Один "МИГ" из тысячи
Шрифт:
Партийная комиссия дивизии в эти дни рассматривала десятки заявлений о приеме в партию, поданных в разгаре боев. 156 летчиков и техников стали коммунистами за время воздушного сражения на Кубани, и начальник политотдела радовался, что и теперь, как в 1942 году, люди идут в партию тем решительнее, чем сложнее и труднее боевая обстановка.
В один из этих дней Покрышкин вдруг пришел к генералу и попросил у него разрешения слетать к Марии, батальон которой стоял в трехстах километрах от Поповической.
Эта просьба была неожиданной для комдива. Покрышкин никогда не разговаривал с ним о личных своих делах и сам не терпел, когда кто-нибудь
— Хорошо, — сказал Борман. — Даю вам пять дней. Хватит?
— Вполне, — отрывисто сказал Покрышкин. — Разрешите идти?
— Счастливый путь!
Через четверть часа Покрышкин поднялся в воздух на связном самолете и ушел на север бреющим полетом.
В Н-ском батальоне аэродромного обслуживания были очень удивлены, когда над селом, где он располагался, прошел, чуть ли не касаясь колесами крыш, незнакомый самолет. Он сделал «горку», потом вернулся и снова прошел над селом, словно вызывая кого-то. Пожилая сестра сказала в шутку Марии:
— Наверно, твой Сашка пожаловал!
Мария зарделась и вдруг, накинув косынку, со всех ног пустилась к аэродрому. Сердце подсказывало ей, что так и есть, хотя Саша писал, что у них идут жаркие бои, что он в самом пекле и что работе его конца-краю не видно. Она почему-то была спокойна за него: ей верилось, что с этим большим и сильным упрямцем никогда ничего не стрясется. Недаром там, у Каспия, Труд острил, что у Саши такой огромный запас воли, что ему в полете не нужно генератора: аккумуляторы могут заряжаться от него самого. Но ей было очень тоскливо без Саши, без его улыбки, без его глаз, внимательных и острых, без его шуток, немного неуклюжих и грубоватых, но душевных. Она всегда мечтала, что Саша явится именно так — нежданно-негаданно. И вот — незнакомый самолет...
— Куда ты, Маша? Сапоги обуй, грязно! — кричала ей вслед сестра.
А она, ничего не видя и не слыша, не разбирая дороги, по грязи и лужам, через выгон, через болото мчалась, как была, в легких тапочках и платьице, к посадочной полосе аэродрома.
А самолет все кружил и кружил, то снижаясь до бреющего полета, то вновь взвиваясь к небу. Наконец он приземлился, резко развернулся и побежал по полю, смешно подпрыгивая и размахивая широкими крыльями, прямо к Марии. Потом самолет остановился, винт перестал вращаться, и из кабины вылез Саша — самый дорогой на свете человек. Сбив на затылок шлем с задранным вверх ухом, он шел к ней навстречу, широко раскрыв руки. Мария бросилась к нему. Они обнялись. Потом Саша взял ее своими сильными руками за плечи, оглядел и тихо сказал:
— Все такая же... Мария?..
И вдруг испуганно спросил, глядя на ее ноги:
— Ты что? Ранена?
Она посмотрела вниз и сконфузилась: ноги были исхлестаны в кровь жесткой травой, когда она бежала через болото.
— Это... осока. Ну, вон там, видишь?..
Мария показала рукой. Он понял и вдруг расхохотался.
— Сумасшедшая!..
И, став на колено, начал вытирать ей ноги платком...
Покрышкин прожил в деревне три дня — и не заметил их. Судьба порадовала его здесь еще одним событием: по радио был передан Указ о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам, отличившимся в боях на Кубани. В этом списке были Крюков и Покрышкин.
Тем временем на Кубани назрели новые события. Подготовка к прорыву «Голубой линии» была завершена,
Только за три часа во второй половине дня 26 мая здесь было отмечено свыше полутора тысяч самолетов противника! Истребители 4-й советской воздушной армии и зенитчики яростно отбивали небывалые по силе атаки, но полностью отразить наступление гитлеровского воздушного флота им не удалось. Наступление наземных войск замедлилось. Немецкие самолеты прорвались к нашим аэродромам. Они нанесли удар и по аэродрому гвардейцев.
Для участия в этой операции были выделены наиболее опытные летчики германской истребительной авиации. Они подкрались к Поповической на бреющем полете и с ревом обрушились на самолеты, расставленные в капонирах. Навстречу им бесстрашно взлетел молодой летчик Виктор Чесноков, но было уже поздно: немецкие самолеты начали штурмовку.
Почти сразу же загорелся самолет Труда — новая боевая машина из восьмерки Покрышкина. Увидев это, техник Кожевников, забыв обо всем на свете, выскочил из щели и бросился к пылающей машине. Зажигательные пули ложились вокруг, и трава мгновенно вспыхивала и обугливалась. Но Кожевников все бежал и бежал напрямик, видя перед собой только красный кок самолета и жадные языки пламени на плоскостях. Вскочив с разбегу в кабину, он запустил мотор, вырулил из капонира и зигзагами погнал горящий самолет по полю, силясь сбить пламя. Это не помогло, и, задыхающийся в дыму, опаленный, техник со слезами бессилия вынужден был оставить машину. Тотчас над ней встал столб пламени, начали рваться баки с горючим. Все было кончено...
Когда Труд прибежал к своей машине, от нее осталась лишь груда пепла и искалеченных огнем кусков металла.
— Дурной знак... — сказал он угрюмо.
Друзья промолчали: суеверие Андрея всегда служило объектом шуток, но на этот раз было не до смеха. И вот поди ж ты, случилось так, что хозяину погибшей машины назавтра же и впрямь серьезно не повезло! Кто знает, быть может, не повезло именно потому, что он этого сильно опасался.
Подлетая к своему аэродрому, Покрышкин сразу заметил, что передышка кончилась. Многих самолетов не было. Группа машин дежурила на взлетной полосе. В стороне суетились механики. У командного пункта, за столиком, на котором стоял репродуктор, дежурил бессменный слушатель всех воздушных боев, начальник связи Масленников.
Покрышкин поспешил к командиру полка. Тот обрадованно сказал ему:
— Как раз вовремя! Сегодня с рассвета воюем. На участке Киевская-Молдаванская наши пробивают «Голубую линию». Поставлена задача: прикрыть их с воздуха. Там сейчас такая мясорубка, какой еще никогда не было.
— А где моя восьмерка? — быстро спросил Покрышкин.
— Часть летчиков в воздухе. Крюков повел четверть часа тому назад шестерку.
— В воздухе? Без меня?..
— Обстоятельства так сложились, — пожал плечами Исаев. — Держать людей в резерве мы не могли. А тут еще. Труд остался вчера без машины: ее «мессершмитты» сожгли. Пошел в воздух на другой...