Один на один с Севером
Шрифт:
Среди ледяного хаоса пытаюсь как-то найти дорогу и зигзагами иду вперед. Но найти ровное место трудно, в основном колю лед и прорубаю дорогу.
Паковый лед еще называют голубым. Кое-где он напоминает матовое стекло. Встречается и совсем прозрачный лед. Бесполезно бить ломом по этому льду где попало; надо найти границу между слоями. Различие во времени замерзания морской воды ясно проявляется в слоях льда; каждый из них имеет свой оттенок. Заметив границу между слоями, упорно бью по одному и тому же месту несколько раз. Бью неотступно, настойчиво, и наконец с шумом появляется трещина, откалывается большой кусок льда.
Когда я вижу нагромождения торосов, то вспоминаю кальки (каменные заборы), сложенные вокруг домов шерпов в Гималаях. Но кальки не преграждают дорогу, а торосам нет конца, они тянутся далеко, мешая моему продвижению.
Я продолжаю бить ломом, делаю проход шириной полтора метра, что только немного шире саней. Моих сил хватает на дорогу длиной 500-1000 метров. Вырубив такой отрезок, провожу нарты. Потом пью налитый утром в термос чай, немного отдыхаю и снова вгрызаюсь в лед. Моя работа на Северном Ледовитом океане похожа на труд рабочего-землекопа: «А ну, взяли». Орудуя ломом, думаю: «Смогу ли добраться до Северного полюса?» И в голове опять теснятся предательские мысли о том, что невозможно двигаться вперед, что путешествие необходимо прекратить. Тут же сам себя ловлю на них, и мне становится стыдно. Беру себя в руки и снова работаю ломом. И опять все повторяется сначала.
Целый день занят однообразной тяжелой работой, сегодня на пути ужасные торосы, поэтому приходится прокладывать дорогу сначала «вчерне». Потом, сбросив весь груз, проезжаю туда и обратно на пустых нартах. Получается след, по которому ехать уже немного легче. Накладываю груз и снова еду до конца. Не думаю, что значительно повышается эффективность, но уверен, что легче выдержать и психологически, и физически все нагрузки, меняя как-то вид работы.
Колю лед и буквально обливаюсь потом. Пот замерзает между свитером и рубашкой, примерзает к коритте. Я двигаюсь, и льдинки с шумом падают со спины. И на шапке тоже льдинки пота. Я совершенно белый от покрывшего меня инея.
Сегодня снова работал 11 часов (с восьми утра до семи вечера); большую часть времени бил ломом, но продвинулся всего на пять километров. Северный полюс далеко. Слишком далеко.
Собаки с сегодняшнего дня наконец-то начали понимать «вперед» и «стой». Но вожак Нуссоа совсем не понимает еще «направо» и «налево». Братья Нуссоа, отморозившие поврежденные в драке задние лапы, отстегнуты от упряжки. Они пытаются влезть в нее и бежать рядом с Нуссоа, но, хромая, только сбивают строй. А если спутать упряжку, то собаки не будут бежать дружно. Хлыстом прогоняю отстегнутых. Через какое-то время они опять влезают. Теперь я еще должен следить за тем, чтобы братья были порознь, а это очень хлопотно.
Сначала я собирался сделать вожаком Микисё, как советовал Инутосоа, но Микисё оказался в одиночестве в новой для него упряжке, к тому же он потерпел поражение в драке за Куро. На какое-то время он притих, а сейчас, кажется, уже восстановил свои силы.
Супруги Инутосоа, подарившие мне эту хорошую собаку, очень сердечно отнеслись ко мне, когда я приехал в 1972 году в Сифапарк для обучения езде на собачьей упряжке. Я тоже привязался к этим простым людям и, как мог, отвечал на их любовь. Вскоре пожилые супруги сказали, что берут меня в приемные сыновья, что они оформили какие-то бумаги и получили свидетельство. Приемные дети — весьма обычное явление у эскимосов. Когда свои дети вырастают и отделяются, то берут детей из других семей и усыновляют.
Было очень приятно, что приемные родители меня не забыли и, узнав о моем путешествии к Северному полюсу, приготовили мне много полезных вещей и дали хорошую собаку.
Однако Микисё я не смог сделать вожаком, он не оправдал моих надежд. А виновата во всем была Куро. Течка у нее усиливается. Собаки взволнована уже двое суток, драки не прекращаются. И пока я бил ломом, между кобелями возникает ужасная грызня. Меня это очень мучает. Сейчас из 17 собак тащить сани могут только 11; если бы все собаки были здоровы, то тянуть их было бы куда легче. Температура понижается, поэтому полозья нарт скользят плохо. Нарты проваливаются глубоко в снег; такое впечатление, что едем по песку. На сердце у меня тяжело.
14 марта
Ясно. Температура — минус 34 градуса. Ветер юго-западный. Сила ветра — два метра в секунду.
Я в нагромождении торосов. Двигаюсь по-прежнему с трудом. С самого утра колю лед и пробиваю дорогу.
Оставляю упряжку и иду посмотреть, нет ли где более «легкого» льда. Всего в километре от меня торчит глыба высотой метров 30. Поднимаюсь на нее и оглядываюсь вокруг. Прямо передо мной ровная поверхность диаметром 50 метров, а за ней опять наводящие тоску торосы. Но, сосредоточенно всматриваясь вдаль, вижу простирающуюся на севере ледяную равнину. «Если я наберусь терпения и прорублю еще несколько километров пути, то смогу туда выйти».
На сердце стало немного легче. До 7 часов вечера упорно бил ломом, боролся со льдом.
Сегодня впервые со дня отъезда попытался измерить высоту солнца, достал секстант, но винт примерз и никак не двигался. Повернул его с силой и сорвал резьбу. По радио мне передали мое вчерашнее местоположение — 83°13 северной широты и 71°10 западной долготы. С начала пути я прошел только 20–30 километров.
Закончив работу, собрался поставить палатку, но намокшие перчатки примерзли к рукам. Я их пытаюсь снять, но не могу. Тащу силой — такая боль, что, кажется, срываю кожу с рук. Наконец снял. Поспешно надеваю митоны из нерпы. Будет ужасно, если я отморожу кончики пальцев.
Сегодня было очень тяжело ставить палатку. Мне целый день негде согреться. Утром я сворачиваю палатку и иду до вечера вперед. Согреваюсь только ночью. Правда, иногда днем я пью чай из термоса. Теплый чай из горла опускается в желудок, и холод на время отступает.
Влезаю в палатку, ремонтирую снаряжение, занимаюсь другими делами, и силы мои иссякают. Уже ни тело, ни сердце не двигается. Сейчас влезу в спальный мешок и усну. Тогда можно ни о чем не думать — ни о движении вперед, ни о том, почему продвижение стало невозможно. Сон — единственное спасение.
15 марта
Высокая облачность. Температура — минус 26 градусов. Ветер западный.
Встаю в половине девятого и в палатке обдумываю дальнейший путь. Простая ли работа без конца орудовать трехкилограммовым ломом? Она поглощает всю энергию. Лед не расколется, если бить ломом не в полную силу.
Уже за полдень. Даже сейчас, хотя я очень устал, продолжаю монотонно, как автомат, поднимать и опускать лом. Как бы я ни уставал, замены у меня нет. Пока не прорублю дорогу, не смогу сделать ни шага вперед. Идти ли вперед, стоять ли на месте — зависит только от меня, от моего труда.