Один над нами рок
Шрифт:
Чтоб предотвратить агрессию розалийцев, нужно вооружиться до бровей. С этой целью приобретена тысяча ракет класса “Знай наших”, но поражать цель, как говорится, не в бровь, а в глаз они не могут из-за отсутствия в них детальки, которую никто не продает, так как всем самим ее не хватает. Император Розалии об этой трудности знает и недавно, позвонив спикеру Аделии, со смехом сказал: “Хочешь мира – проиграй войну. Через пару лет будешь мирно трудиться на моих плантациях…” То есть из-за отсутствия маленькой-премаленькой детальки на земном шаре вот-вот возникнет новый очаг войны.
Толстячок как бы вскользь
Другой, услышав такое, сразу бы закричал: “Гадолиния и орихалка у нас полно! Сделаем!”, но наш толстячок – воробей стреляный, в умении вести деловые разговоры ему нет равных. Собрав в кулак все свое самообладание и лениво хлебнув раз пять кофе, он скучнейшим голосом произнес: “Кое-кто на примете у меня есть, возможно, они согласятся помочь вашей стране”.
Несмотря на неопределенность обещания, бизнесмен из Аделии так затрясся, что все свое кофе вылил на себя. “За любые деньги! – закричал он.- За любые!”
Нам это “за любые деньги” понравилось, и мы уполномочили толстячка продолжить переговоры. “Только не затягивай,- просили мы его.- Жрать охота”.
Он, молодец, не затянул. Уже на следующий день сообщил:
“Правительство Аделии заказывает тысячу деталек. Готово платить бешеные деньги. Говоря по-научному: астрономическую сумму. Прямо боюсь ее назвать”.
Мы закричали: “Не мучай же, сучий потрох! От избыточного адреналина разрываются сердца! Называй сумму! Не пропусти ни одного нуля!”
Он назвал.
От ее баснословности все даже крякнули. Один Вяземский не крякнул, а спросил: “Есть ли чертеж детальки?”, на что толстячок ответил: “Я был бы последним педерастом, если бы не принес”,- и вынул из кармана сложенный вчетверо троллейбусный билет. Для секретности чертеж был начерчен на нем. На его оборотной стороне.
Глянув на эту оборотную сторону, все со смехом всплеснули руками: ну и деталька! Обыкновенный винтик с резьбой, весь, конечно, из гадолиния, а сбоку из орихалка загогулина, но конструкция – проще не придумаешь. Школьник выточит!
Один Вяземский не разделил общего наплевательства. Сказав “Ой ли!”, он взял стальной прут и, сунув его в станок, стал вытачивать по чертежу пресловутый винтик…
Его сомнения оправдались: винтик не выточился. Он имел какую-то странную резьбу: вилась она вроде в одну сторону, но вместе с тем довольно сильно и в другую. Прямо как марксистско-ленинская диалектика: сама себя изнутри отрицая, она каким-то непонятным образом в свою противоположность незаметно превращалась…
После Вяземского попробовали все. Увы, с тем же успехом. Гайка оказалась нам не по зубам. Мы вынуждены были признать, что выгоднейший заказ сорвался. Толстячок беззвучно заплакал.
Вытерев слезы, он с Дантесом уединился в кабинете, после чего нам было зачитано изящное письмо спикеру Аделии. В нем писалось, что от предложенного заказа мы вынуждены временно отказаться
“ввиду внезапно открывшихся обстоятельств”. Туманная формулировка всем нам очень понравилась, в ней была бездна
Мы говорили друг другу: не пришлось бы отказываться от выгодного де ла – на свет никогда не появилась бы такая красота слова. А красота важнее богатства. Да, сытая, обеспеченная жизнь – это замечательно, но все ж только для желудка и тела, а “ввиду внезапно открывшихся обстоятельств” – это для души, никто не будет спорить, что обогащать душу – главнее. Все мы на этой мысли сошлись единодушно, хотя и возник небольшой спор по пустяку. Дантес сказал: “Сытым может быть и баран, даже червяк может быть, а вот возвышать душу красотой – преамбула человека”, на что образованный наш Вяземский ответил: “Я с тобой полностью согласен, за исключением преамбулы, здесь неуместной. Надо было сказать: прерогатива”.
Дантес рассердился, закричал: “Вот ты и говори прерогатива, тебе никто не запрещает! А мне не смей запрещать говорить преамбула!
У тебя с детства не развили слух на слово, поэтому ты не слышишь несказанную прелесть этого пленительного “е-а” в середине и тычешь в нос своей уродливой прерогативой, которая своим “р-р-р” рычит, как бешеный пес. Но дело твое, говори свою прерогативу сколько влезет, я, как воспитанный человек, себя сдержу и даже не поморщусь”.
Задетый этой речью, Вяземский сказал: “Гляди-тко, как развили французы этому человеку слух на слово. Прямо как какому-нибудь
Флоберу. Только не кричи: “Я не француз!” – это я уже слышал”.
“Но еще не был бит!” – вскричал Дантес и стал засучивать рукава и приближаться к Вяземскому.
Мы бросились их разнимать и мирить. Большого труда это не составило.
Следует честно признать: о Пушкине к тому времени мы думать почти перестали. После демонстраций у зала суда успокоились.
Совсем, конечно, Сашка не забыли – нет-нет да и посылали с кем-нибудь ему пару вареных картофелин, а в хорошие времена – колбасу, яблоки, ананасы. То есть в полном невнимании к другу нас упрекнуть было нельзя, но в том, что все это мы делали, чтоб нельзя было упрекнуть,- упрекнуть можно.
Надо также признать, что когда мы вытащили старые транспаранты
“Свободе Пушкина – зеленую улицу!” и снова пошли с ними к зданию суда, то вела нас не пробудившаяся вдруг совесть, а мысль, высказанная умницей Вяземским: “Такую резьбу нарезать сможет только Пушкин”.
Нам нужны были его золотые руки, его золотая голова. Если без обиняков, то понадобился нам он для личного обогащения…
Стыдней всего было то, что все мы вдруг воспылали к Сашку совершенно искренней любовью, все вдруг по нему соскучились, все вдруг возмутились: как можно держать такого в психушке?!.
К нам вышел представитель суда и сказал, что их вины в этом деле нет: они действовали на основании медицинской справки. Справку эту – о ненормальности Сашка – составил и подписал главврач психушки…
Мы изготовили два новых транспаранта: “Огонь из пушки по психушке!” и “У главврача дурдома не все дома!” – и пошли с ними на край города, где размещалось роскошное здание психиатрической лечебницы.
Нас не пустили даже во двор, милиционер, охранявший вход, смотрел на нас неприязненно. Мы расположились на лужайке перед воротами и, развернув транспаранты, стали выкрикивать: “Требуем главврача! Требуем главврача!”