Один против всех
Шрифт:
– Да, не только, но главное - это. Главное - выступить на телевидении и передать власть своему преемнику. Все - потом он уже не нужен!
– Нужен, Николай Всеволодович, еще как нужен, - опять вмешался Чистяков.
– Может быть, после этого его главная роль и начинается.
– Какая главная роль, что ты там лепечешь?
– Романов-Черных поднялся с Малого Трона.
– Умный стал больно, за меня решаешь!
– Мы хотим, чтобы наша власть была легитимной, не так ли?
– Чистяков вздохнул и начал объяснять то, что в свое время сам же Черных объяснял ему.
– Россия стала открытым обществом,
– на всякий случай напомнил Чистяков.
– Я ваши слова повторяю.
– Да, правильно, говорил, - Романов-Черных опустился в кресло, задумался.
– Я не помню, когда я это говорил, но говорил же, правда?
– Конечно, - согласился Чистяков и снова сказал, делая упор на этих словах, - я только повторяю вашу мысль, и все!
– Да, да, - Черных вдруг как-то обмяк в своем кресле, стал похожим на себя прежнего, в инвалидной каталке, когда не было ни власти, ни денег, только комната в коммунальной квартире на Васильевском острове…
Чистяков огляделся, поискал какой-нибудь стул, табурет, скамейку, ничего, только шезлонг, где обычно отдыхает Черных…
– Ты сядь, сядь на что-нибудь, - перехватил его взгляд Черных.
– В часовне… Там есть. Я тебе сказать кое-что хочу…
Чистяков притащил из часовни тяжеленный дубовый стул с высокой спинкой и неудобным сиденьем.
«Чудная религия у католиков, - подумал он, - пришел человек в часовню, сел на стул и сразу страдать начинает, долго на таком сиденье не усидишь, скорее покаяться и на волю. А на воле в Германии что? Пиво, сосиски с квашеной капустой и фройляйн.
– Вспомнив немецких фройляйн, Чистяков поморщился: - Да, после этих Гретхен - только в часовню, каяться!»
– Я тебе что хочу сказать, - Черных говорил глухо, закрыв лицо руками.
– Плохо мне, Петя, наркоман я…
Страшное слово Черных сказал совсем тихо, и если бы Петька не знал этого, то не понял и не поверил бы ему. Но верный оруженосец Петр Чистяков давно уже все знал - и про тайный ящичек в бюро исповедальни, и про мучения, хуже похмелочных, что теперь трижды в день терзали его шефа, и про то, что Жорка Вашингтон периодически мотался в Гамбург за новой порцией белого наркотического порошка.
И то знал Петр Васильевич Чистяков, бывший автослесарь и будущий граф и генерал-губернатор Санкт-Петербурга, что этой порции белого порошка теперь хватало совсем ненадолго, и большой умница и потенциальный Нобелевский лауреат Женя Черных стал другим - забывчивым и непредсказуемым, вспыльчивым и взбалмошным, теряющим главное свое состояние, которое выражается не в рублях и долларах и даже не в коэффициенте IQ, он терял свой мозг и эту потерю ничем возместить было невозможно.
* * *
Вместе с Сергачевым мы вышли из кафе, постояли еще, уже попрощавшись,
– Не хочу я твоим делом заниматься, Леша. Уж прости старика за откровенность. Если бы ты сам ко мне с этим пришел - отказал бы, а Кирею - не могу. Так что - не беспокойся, провернем это дело, провернем, но это - все! Последняя акция, на покой пора Петру Петровичу! Ты, это, не кури пока, подожди, пока я не уйду.
Я послушно убрал сигареты в карман.
– Ты закуришь, и мне захочется, а - нельзя! Я конфеточку лучше пососу.
– Он действительно кинул в рот конфету.
– Ты, Леша, берегись этого Черных, сильно берегись, больной он.
– Сергачев заметил мой жест, уточнил: - На голову больной, шизофреник… Это не я придумал, со специалистами говорил, хорошими специалистами… Раздвоение личности у него и давно, с детства. Представь, живет он, инвалид, не человек даже - полчеловека, к нему все так относятся, и он сам к себе так же, но вернулся домой, сел за книги - и опять не человек Женя Черных, а гений, супермен, все остальные ему в подметки не годятся! Не всякая психика подобное выдержит… А он мне признался, когда у Кирея жил, что кокаином потихоньку балуется, вскользь так сказал, между прочим, ожидал, что я отвечу. А я - старый человек, знаю, что говорить в таком случае.
– «Ерунда, - сказал я ему, - пустяки, кокаин - не наркотик, баловство одно». И правильно я сказал, потому что именно это он и ожидал услышать, а внутри себя я крест на Жене Черных поставил. Сломается он скоро, если не сломался уже… Так что, Леша, ты поосторожней с ним, поосмотрительней, от больного ума всего ожидать можно…
На том мы и расстались тогда с Петром Петровичем Сергачевым, он пошел в клинику к Кирею, а я так и остался стоять у входа в кафе, решая, куда мне сейчас податься.
Я стоял у входа в кафе и курил, собираясь остановить какую-нибудь тачку и ехать на «Ксению», оттуда связаться с Годуновым и уже вместе с ним разрабатывать план дальнейших действий.
У тротуара с визгом тормозов остановился навороченный джип, украшенный всеми возможными прибамбасами, какие только получилось приспособить к автомобилю изобретательным слесарям.
Из машины вылез здоровенный бугай с маленькими, бессмысленными, как у кабана, глазками.
– Ты, плесень, иди сюда!
– сказал кабан, глядя в мою сторону.
– Вы мне?
– удивился я.
– Тебе, тебе, жаба, скачи сюда!
Улица вокруг нас моментально опустела на целый квартал.
– Держи, вот шампунь, вот тряпка. Я пошел жрать, а ты стекла пока протри. Вернусь - денег дам, понял, гниль!
Ввязываться в конфликт сильно не хотелось.
– Я спешу, простите, вы кого-нибудь другого…
– Куда пошел, тритон?
Верзила ухватил меня за плечо и рывком повернул к себе.
– Я тебе сказал, понял, те-бе!
– и он сунул мне в руки банку с шампунем и тряпку.
Вернее, пытался сунуть. Потому что я вывернулся из-под его руки и стоял уже в паре шагов от того места, где он пытался вручить автокосметику. Банка-спрей упала как раз на свою распрыскивающую головку, и струя шампуня покрыла белой пеной кроссовки бугая.
Он посмотрел на кроссовки, пену, баллон со спреем.