Один в поле воин
Шрифт:
Головин поднялся на крыльцо хайтауна, коснулся ладонью идентификационной панели, и система, секунду подумав, откатила дверь в сторону, давая возможность пройти в тесный холл с выкрашенными синей краской стенами.
Пройдя к лифтам, Головин стал ждать, стараясь не дышать носом.
Он не переносил запах дезинфектора, которым удалялись следы лептонных загрязнений.
До того как попасть в зону «Каса», он о таких загрязнениях и не слыхивал, а тут пожалуйте – проблема, с которой борются.
Он поначалу считал это развлечениями местной
Стол другого цвета, не там полочка для плейсбуков, напольное покрытие в другой рисунок. Решив, что перепутал комнату, он вышел, вернулся к лифту и, повторив привычный путь, на этот раз оказался именно в том жилище, к которому привык, то есть дома. А когда поделился этим странным случаем с приятелем, с которым они делили жилой блок, тот объяснил, что это и есть эффект накопления лептонного загрязнения, когда идёшь да вдруг и попадаешь в какую-то параллельную реальность. Вроде ты и дома, и в то же время всё вокруг другое.
– Это как сны про детство, – пояснил Фредди, – у тебя бывают сны про детство?
Головин уже не помнил, что ответил тогда на странный вопрос.
– Привет, Марк, – послышалось рядом.
– Привет, Рекс. Откуда такой измученный?
– С фабрики. Сегодня была смена Симмонса, загонял нас, сволочь.
Головин понятливо кивнул. Одно время он тоже подрабатывал на этой фабрике, склеивая пластиковые формы для строительного наполнителя. Автоматизации никакой, только ручной труд.
Позже от подработок пришлось отказаться, ведь после изнуряющих смен приходилось отсыпаться по двое суток, а потом ещё догоняться всякими микстурами, поскольку мысли после дыхания гиперрастворителем, используемым на фабрике, постоянно путались.
А в обстановке этого самого лептонного загрязнения реальность совсем исчезала. Одним словом, больший эффект давала простая экономия средств.
Что-то Головин получал в качестве стипендии от землячества, какие-то деньги присылали родители.
Он перестал покупать палеогалеты и гранулы для еды быстрого приготовления, перейдя на спец-бады, пищевую целлюлозу и бинарные витамины с ферментами.
Из дорогого была только вода, так как всё, что он теперь потреблял, требовало ответственной ферментации, которая происходила в пищеварительной системе лишь при наличии чистой воды.
Лифт пришлось ждать минуты две, пока не прибыла узкая кабинка без внутренней отделки. Вечерами лифтовая система работала в режиме экономии, и из четырёх кабинок ездила всего одна.
– Через два дня у меня пересдача, а я как под балдой, – пожаловался ещё один знакомый – Фристон, живший на два этажа выше.
Он стоял у стенки кабины, прикрыв глаза.
– Что пересдаёшь?
– Четвёртую систему и её четверичные знаки, – едва слышно пролепетал Фристон, и из-за шума скоростного лифта Головин, скорее, понял, чем услышал сказанное.
– Я сдал со второго раза.
– Без химии?
– Почти. Первая часть с таблицами нормально зашла, а вот эти…
– Либестрации?
– Ага, они самые. Путаная тема. Пришлось закинуться на тридцать чаков.
– Говорят, эта химия приводит ко всяким там рассогласованиям…
Кабина качнулась и встала, индикатор показывал тридцать восьмой этаж.
Створки открылись, и Головин шагнул в лифтовой холл.
– На самом деле, всё в порядке, – сказал он, но Фристон его фразу не услышал, лязг расшатанных створок заглушил слова Головина.
Он, конечно, бодрился и врал. Ему уже не раз приходилось прибегать к чудо-таблеткам, позволяющим запоминать большое количество информации. Практически до запятой. А хитрые самообучающиеся экзаменационные терминалы быстро понимали, что слушают не знания, а химию, и резали кадетам баллы.
Приходилось применять компиляторы, которые искажали учебный материал так, чтобы он звучал «не по-книжному». Какое-то время экзаменационные терминалы на это велись, кадеты получали высокие баллы, но затем мудрый сервер замечал систему и снова усложнял правила игры.
Кадеты снова бежали к хакерам – своим или дорогим – сторонним, те опять писали новые программы прикрытия «химических знаний». И так всё по кругу.
Вот только с каждым кругом Головин чувствовал на себе последствия действий препаратов – мнительность, депрессивные провалы, ночные кошмары и даже вкусовые галлюцинации. Когда он принимал безвкусные таблетки пищевой целлюлозы, то иногда начинал чувствовать вкус синтетик-персика или синтетик-барбариса.
Когда-то в детстве у него была такая игрушка с волновым имитатором. Нужно было почувствовать вкус и сказать, к какой голографической культуре он относился.
«Это как сны из детства», – вспомнил он слова Фредди.
3
Выйдя из лифта, Головин почти столкнулся с Дугласом, парнем с «чердака». Так называли последний – сорок восьмой этаж – хайтауна.
– Привет, Дуг. Ты к нам?
– Кислород есть? – спросил Дуглас, тревожно сверкнув чёрными глазами.
– Тебе, что ли?
– Соседу.
– Сильно перебрал?
– Не то слово. Сдал два рубежа на чистой химии. Три дня не спал, ждал-ждал, когда вся дрянь выйдет. Но ничего не вышло, и он теперь просто лежит и смотрит в потолок, даже не моргает.
– У меня нет, но у Фредди вроде полбаллона где-то валялось. Только он в долг не даст.
– Деньги у меня имеются!.. – сказал Дуглас и, разжав кулак, продемонстрировал смятые силикаты на десять и двадцать чаков.
– Ну, пошли.
Они подошли к двери в блок, Головин коснулся панели, и механизм замка щёлкнул, но дверь не разблокировал.
– У нас та же хрень, – прокомментировал Дуглас. А Головину пришлось повторить процедуру ещё дважды, прежде чем замок всё же сработал.
– Подожди здесь, я сейчас вынесу.