Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря
Шрифт:
Рука незнакомки старательно прощупывала Монину мошонку. Вдруг раздался крик и, взбрыкнув задом, девушка сбросила с себя е...ря.
— Вы, сударь, обманули меня, — вскричала она, — у моего любовника их три.
Она спрыгнула с кровати и включила свет.
Меблирована комната оказалась весьма скромно: кровать, стулья, стол, туалетный столик, печка. На столе виднелось несколько фотографий, на одной из них был изображен свирепого вида офицер в форме Преображенского полка.
Незнакомка оказалась высока ростом. Ее красивые темные волосы слегка растрепались. Расстегнутый
— Сударь, — заговорила молодая женщина, — ваша наглость достойна страны, которой вы служите. Ни один француз никогда бы не дерзнул так по-хамски воспользоваться неожиданно предоставившимся случаем. Немедленно уходите отсюда. — Мадам или мадемуазель, — отвечал Моня, — я — румынский князь, новый штабной офицер князя Кокодрева. Я только-только прибыл в Санкт-Петербург и не знаю местных обычаев — несмотря на то, что мой шеф назначил мне рандеву, я сумел пройти сюда, лишь припугнув привратника револьвером, — и я счел, что глупо было бы не удовлетворить женщину, вагина которой явно плачет по хорошему члену.
— Вам следовало бы, по крайней мере, — сказала незнакомка, разглядывая согласно кивающий головой член князя, — предупредить, что вы не Федор, а теперь — ступайте.
— Увы! — вскричал Моня, — ведь вы же парижанка, вы не должны быть недотрогой... Ах! Кто вернет мне Алексину Проглотье и Жопопию Залупи.
— Жопопию Залупи! — вскричала юная женщина. — Вы знаете Жопопию? Я ее сестра, Элен Вердье, ее настоящая фамилия тоже Вердье, а здесь я обучаю дочку генерала. У меня есть любовник. Он офицер, и зовут его Федор. У него три яичка.
В этот момент с улицы донесся шум. Элен пошла посмотреть, в чем дело. У нее из-за спины выглянул и Моня. Мимо шел Преображенский полк. Музыканты выводили старую мелодию, под которую солдаты с тоской пели:
Аты-баты, твою мать е...ты!
Не плачь, не горюй,
Посмотри на мой х...,
Он как рыжий барбос
Весь щетиной оброс.
Аты-баты, твою мать е...ты!
Вдруг музыка смолкла, Элен вскрикнула. Офицер оглянулся. По фотографии Моня сразу узнал в нем Федора; тот отсалютовал саблей, прокричав: «Прощай, Елена, я ухожу на войну... Никогда мы больше не увидим друг друга». Элен побледнела как покойница и упала в обморок прямо в объятия Мони, который тут же отнес ее на кровать.
Прежде всего, он снял с нее корсет, выпустив на свободу стоящую торчком грудь, которую венчали заостренные розовые соски. Он немного их пососал, а потом расстегнул юбку, которую тут же и снял с нее вместе со всеми нижними юбками и корсажем. Элен осталась в одной рубашке. До крайности возбужденный Моня приподнял белую ткань, скрывавшую неподражаемые сокровища двух безупречных ног. Чулки доходили ей до середины бедер, белизной и округлостью напоминавших башни из слоновой кости. Внизу живота среди словно тронутого осенью — одетого в багрянец и золото — священного леса скрывался мистический грот. Плотно сжатые под густым золотистым руном губки напоминали одну из мнемонических засечек, которыми древние инки наносили на столбы свои календари.
Моня с уважением отнесся к обмороку Элен. Он снял с нее чулки и начал с малого — с самой нежной солонинки. У Элен были очаровательные ножки, пухленькие, как у младенца. Сначала князь прошелся языком по пальцам правой ноги. Он добросовестно вычистил ноготь на большом пальце, потом нырнул между суставами. Особо
задержался на мизинчике, который был уж так уж мал, так уж мал. В конце концов, он пришел к выводу, что правая нога отдает малиной. После чего погрузил язык в складочки ее левой ноги, букет которой напомнил Моне вкус окорока по-майнцски.
В этот момент Элен открыла глаза и зашевелилась. Моня приостановил свои языческие упражнения и смотрел, как высокая, пухленькая красотка сладко потягивается на кровати. Приоткрывшийся в зевке ротик продемонстрировал розовый язычок между изящными зубками из слоновой кости. Потом она улыбнулась.
Элен. — Князь, в какое состояние вы меня привели?
Моня. — Элен! Для вашего же блага я постарался, чтобы вы чувствовали себя как дома. Я стал для вас добрым самаритянином. Добрые дела всегда вознаграждаются, и я нашел изысканную награду в созерцании ваших красот. Вы бесподобны, и Федор — счастливчик.
Элен. — Увы, я никогда больше его не увижу. Японцы убьют его.
Моня. — Я хотел бы заменить его, но, к несчастью, у меня нет третьего яичка.
Элен. — Не говори так, Моня, да, трех у тебя нет, но то, что у тебя есть, ничуть не хуже, чем у него.
Моня. — Это правда, мой поросеночек? Подожди-ка, я расстегну ремень... Ну вот. Покажи-ка мне свой зад... до чего он большой, круглый, щекастый... Словно надувший щеки ангел... Ну да! Надо, чтобы я тебя отшлепал — в честь твоей сестры Жопопии... шлеп, шлеп, хлоп, бац!
Элен. — Аи, аи, аи! Ты меня возбуждаешь, я так и сочусь.
Моня. — Какие у тебя густые волосы... шлеп, шлеп... просто необходимо, чтобы я заставил покраснеть круглую рожицу твоего зада. Смотри-ка, он не сердится; когда ты чуть шевелишься, кажется, что он хохочет.
Элен. — Придвинься, я расстегну тебя, покажи мне своего огромного малютку, который так хочет припасть к лону своей маменьки. Какой красивый! Такая маленькая красная шапочка и совсем нет волос. Ну, конечно, внизу, у корня они есть... и какие черные и жесткие. Как он красив, сиротинушка... отдай его мне, Моня, я хочу его пососать, высосать до капли...
Моня. — Подожди, пока я не раздвину чуть-чуть лепестки твоей розы...
Элен. — Ах! Как хорошо, я чувствую, твой язык забирается между половинками моей попки... Он входит и щекочет складки моей розетки. Не слишком разглаживай ее, бедную жопочку, ладно, Моня? Вот, вот она вся! Ах! Ты засунул между ее половинок уже все лицо... О, я пукнула... Извини, но я не могла удержаться! . . Ах! Как щекочутся твои усы... и ты пускаешь слюни... свинья... слюни. Дай же, наконец, мне свою огромную елду, я ее пососу, я умираю от жажды...