Одиннадцать восьминогих
Шрифт:
Амфора
Они шли по берегу. По круглым жёлтым валунам. По гальке. По воде. Толик было отстал. Пим остановился и подождал его. Море было спокойное. Прозрачное. Между камней едва шевелились водоросли. Пим перевернул ногой известковую булыжнину. Из-под камня брызнули во все стороны голубоватые морские блохи. На горизонте, до половины скрываясь в воде, шёл танкер. Вброд обогнули скалу.
За скалой сидели парень и девушка. Они сидели под огромным полосатым зонтом. Рядом с ними потрескивал приёмник.
«Слушайте выступление нашего комментатора…»
Парень крутанул пальцем ручку, и по скалам запрыгали металлические фортепьянные аккорды.
— Японский, — сказал Пим, посмотрев на крошечный приёмник.
Толик важно кивнул.
Дошли до колокола. Пим нацепил на лицо маску и полез в воду.
По дну бродили зеленоватые солнечные блики. Коричневые шапки цистозиры покрывали камни. Вокруг камней вертелись пёстрые зеленушки. Бока у них были в малиновых и синих полосках. Завидев человека, зеленушки отошли в сторону, догрызая на ходу маленькие, похожие на семечки раковины.
Пим плыл, медленно шевеля ногами, и внимательно осматривал дно. Между камнями много песка. Это хорошо: в нём могут лежать амфоры.
Перед самым его носом булькнул камешек. Пим поднял лицо из воды. Толик показывал рукой: «Далеко ушёл влево!»
Пим вернулся и поплыл от берега прямо в море, на глубину. Камни и трава сменились чистым песком. Песок лучился на солнце. Раки-отшельники, волоча за собой известковые домики, чёрными запятыми двигались по дну.
Стало холодно. Песчаное дно не нагревалось. Оно отражало лучи солнца, как зеркало. Дно круто уходило вниз. Скоро оно слилось в одно большое светлое пятно. Пим нырнул, раз, второй. Вода больно давила на уши. Опустившись к самому дну, он увидел тёмную полоску. Всплыл, отдышался, нырнул ещё раз. Дно стремительно приблизилось. Тёмная полоска подошла к самым глазам. Ручка! Ручка от амфоры! Пим судорожно глотнул слюну. Серебряный пузырёк выскочил у него изо рта. Он схватил ручку и рванул её к себе. Подняв клуб золотистой пыли, она поддалась и осталась в ладони. Часто перебирая ногами, Пим всплыл, глотнул воздуху, поднял добычу над головой.
Это была не амфора. Это был только обломок: ручка на толстом выпуклом черепке.
Пим перевернулся на спину и поплыл к берегу. Рядом с Толиком на корточках сидел Степан.
— Смотри, что мы нашли, — сказал Толик и протянул Пиму ладонь.
На ладони лежала винтовочная гильза.
— Ну и что? — спросил Пим. Он тяжело дышал. — Таких в степи полно.
— Ця не такая, — сказал Степан.
Пим положил ручку от амфоры и взял с ладони у Толика гильзу. Старая, зелёная, мятая, короткая гильза. И верно, не такая.
— А вот ещё одна, — сказал Толик и поднял у себя из-под ног вторую гильзу.
Больше гильз не нашли..
Ручку от амфоры снесли в музеи.
— Ну что ж, — вздохнув, сказал Николай Иванович, — пусть их у меня будет тридцать, — он положил ручку в шкаф. — А теперь давайте ваши гильзы.
Он повертел одну из гильз перед глазами.
— Винтовочный патрон начала века, — невесело произнёс он. — На этом пляже в тысяча девятьсот пятом году было расстреляно тридцать шесть человек.
Расстрел
В город их привезли ночью. Тридцать шесть солдат восставшего в Севастополе батальона.
Весь день под окна тюрьмы шёл народ. Из толпы выбегали, карабкались на фонарные столбы ораторы. Сбивчиво, взахлёб выкрикивали лозунги. Разошлись поздно вечером. А ночью из тюремных ворот две шеренги солдат вывели арестованных.
Николай Иванович был тогда мальчишкой. Прячась в тени домов, он пошёл вслед за солдатами. Арестованные брели кучкой. Некоторых поддерживали товарищи. Прошли по Степной, спустились к Мусульманскому кладбищу; обойдя его, вышли на берег моря.
Была светлая ночь. Зелёные тени лежали на известковых скалах. Густой, с полынным запахом воздух медленно стекал с обрыва, едва заметно шевелил море.
Арестованных поставили в ряд под скалой на белой галечной осыпке.
Хрипло крикнул что-то офицер. Вразнобой — не сразу — защёлкали затворы.
И тогда арестованные запели.
Они пели очень тихо, и мальчик не разбирал слов. Они стояли плечом к плечу. Двое висели на руках товарищей.
Офицер крикнул ещё раз. Раздался одинокий выстрел. Кто-то протяжно и громко охнул. Песня прекратилась.
Офицер, тыча в лица солдат чем-то блестящим, забегал перед строем.
Мальчик лежал на скале и, не отрываясь, смотрел вниз.
Снова раздался топот ног. Шла вторая группа солдат с арестованными.
Прижимаясь к земле, мальчик переполз через пригорок, скользнул в лощину и, вскочив на ноги, бросился домой.
Позади него грохнул залп…
Три дня берег был оцеплен..
На четвёртый — ударил шторм.
Когда он утих, перевёрнутая, обмытая волной галька была чиста.
На кладбище, у самой стены, в эти дни вырыли и засыпали две траншеи.
— Я давно не был там… — Николай Иванович вздохнул. — Держите вашу гильзу.
Он отошёл в сторону, потом, вспомнив что-то, остановился.
— Подите сюда, мальчики! Смотрите, что откопали мы вчера. Присяга, которую принимали корсонесские юноши, достигшие совершеннолетия. Камень разбит, но часть текста читается:
«Клянусь не предавать Корсонеса, ни Перкентиды, ни Лазурной гавани, ни прочих укреплённых пунктов и территории корсонесцев, а равно ни друзей, ни людей, у которых мы учимся…»
… НИ ЛЮДЕЙ, У КОТОРЫХ МЫ УЧИМСЯ.
— Кстати, Пётр, — сказал он, — что у вас получилось с Зоей? Она отдыхает у матери, прислала с Ладоги письмо. Всем привет, кроме тебя. А?
Пим пожал плечами.
— Мы пошли, Николай Иванович! — сказал он.
На кладбище
Кладбище было рядом с Корсонесом. Перелезли через ограду. Первый — Пим, за ним — Толик. Пошли вдоль стены.
Серо-зелёные кусты заманихи шапками покрывали старые могильные плиты. Покосившиеся каменные столбы с высеченной на каждом чалмой — татарские надгробия — торчали между кустов.