Одиннадцать восьминогих
Шрифт:
— Как?
— Загадывать города. Пим угрюмо смотрел в окно. Толик
забрался на диван и принялся искать город похитрее: Каракас… Кито… Ресифи.
Пим смотрел в окно. На берегу показалась тёмная человеческая фигурка.
— Идём на бухту, — неожиданно предложил он. Толик вытаращил глаза.
— Ты что, сумасшедший? Мы же только оттуда.
Но Пим уже выходил на лестницу.
Они снова спустились по тропинке к воде, обошли весь пляж. Пим слазал на скалу у входного мыса, зачем-то сбегал в степь и вернулся обратно.
— Знаешь, что я хотел загадать? —
— Что?
— Ресифи.
— Что? — переспросил Пим. — Вечно ты какую-то чепуху найдёшь. И ходит за мной и ходит! Чего тебе надо?
Толик остановился и долго смотрел вслед Пиму, ошалело хлопая глазами.
— Сумасшедший какой-то! На машину — не надо, на бухту — не надо… Не знает Ресифи, так обязательно кричать, что ли?..
Несчастье
Во дворе у подъезда стоял Николай Иванович.
Когда Пим подошёл, старик первый сделал к нему шаг. — Петя, — сказал он, — я жду тебя. Несчастье. Заболел Ксаверий Антонович. Идём встречать машину, я уже вызвал «Скорую помощь». Нет Зои — ушла куда-то. Час как не могу её найти.
Люстра
Вечером стены комнаты делались разноцветными.
Под потолком висела люстра. У неё было три рожка: красный, жёлтый, зелёный. Когда Пим становился у стены, на ней появлялись три тени. Красный, жёлтый и зелёный Пим покачивались из стороны в сторону.
Пим забирался в постель и выключал свет…
Вчера Зойка лучше всех написала сочинение: «Я горжусь своим отцом». Отца она не помнила. Она писала о Николае Ивановиче.
…А его отец — в Атлантике. В жарком машинном отделении он, сидя на корточках, чинит движок. На палубе матросы и учёные ворочают принесённые тралом туши серебристых тунцов…
Комната плыла в темноту. По шоссе шли машины. От их фар светилась карта. Материки и острова отражались пятнами на потолке.
О стену ударилась ночная бабочка. Она вцепилась в карту и отправилась путешествовать. Мохнатая бабочка ползла вдоль побережья Аляски к островам Медный и Беринга, где весною по-собачьи кричат котики и на пустынном берегу стоит могила отважного русского командора… Ксанф… Ему теперь плохо…
А Сергей?.. У Сергея теперь всё должно быть хорошо.
Мне надо подумать
Они стояли друг против друга. На троллейбусной остановке.
— Я не видел тебя больше месяца, — сказал Сергей.
— Здравствуй, — ответила Лена.
— Я приходил к твоему дому…
— Я была занята: у меня практика.
— Можно
— Спроси.
— Тебе кто-нибудь, рассказывал, как всё было? Лена пожала плечами.
— Видишь — до сих пор какая рука. Нож был грязный.
— Сам виноват: твои дружки. На шоссе показался троллейбус.
— Лена, — сказал Сергей и тронул её пальцы,
— Что?
— Пойдём как-нибудь в Корсонес? Как тогда… Завтра, послезавтра — когда хочешь. Я зайду за тобой — и пойдём.
Троллейбус подкатил к станции, описал широкий полукруг и остановился. Пассажиры, один за другим, начали соскакивать с высокой ступеньки на асфальт. Среди пассажиров был Эдик. Проходя мимо Лены, он поклонился.
Лена едва заметно кивнула головой,
— Чего это он? — спросил Сергей,
— Вежливый человек.
— Так ты как?
— Не знаю… — сказала Лена. — Ты не учишься даже в вечерней школе… Суд скоро?
— В декабре.
— Ты пойдёшь?
— Придётся… Ну, так как?
— Мне надо подумать.
— Ну что ж, — сказал Сергей, — я понимаю. Но я приду, я всё равно приду.
Лена кивнула. Заурчал мотор троллейбуса. Лена побежала к дверям машины. Железные створки, чавкнув резиной, медленно закрылись за ней.
У Ксанфа
— Пётр, ты свободен? Николай Иванович остановился и подождал, когда Пим подойдёт к нему.
— Да.
— Тогда идём с нами.
В стороне стояла Зойка и смотрела на дорогу. В пальцах она вертела жиденькую веточку лоха. Узкие серебряные листочки пачкали её руки белой пыльцой.
— Мы идём к Ксанфу, — сказал Николай Иванович. В маленькой палате пахло краской и лекарствами.
На столе лежал забытый кем-то букет сморщенных георгинов.
Сестра внесла халаты. Николай Иванович надел свой халат и ушёл.
Зойка стояла у стола и, не глядя на Пима, заложив руки за спину, ловила пальцами тесёмки.
Пим подошёл к ней, взял щепотью тесёмки, завязал узлом.
— Спасибо, — сказала Зойка, обошла Пима и тоже завязала ему халат.
Вернулся Николай Иванович. По длинному белому коридору прошли в палату.
В палате помещались двое.
Один лежал, натянув до подбородка одеяло. Чёрные волосы в беспорядке падали ему на лицо. Лицо было бледное. Глаза полузакрыты.
Второй сидел.
Он повернул голову, и Пим узнал Ксанфа. Старик очень изменился. Морщинистое лицо его потемнело, глаза блуждали.
— Ксаверий Антонович, мы к тебе, — сказал Николай Иванович.
Подвинув табуретки, сели.
— Мне… плохо, — тихо, раздельно сказал Ксанф.
— Ты узнаёшь меня?
— Ты — Николай, — ответил старик. Николай Иванович приподнялся.
— Это Зоя. А это её товарищ. Ты должен его знать, он из твоей школы.
Ксанф безучастно кивнул.
— Вечером здесь, — он показал на круглый чёрный наушник, висящий у кровати, — скрипки. Очень хорошо играют. Из Москвы.