Одиннадцать восьминогих
Шрифт:
— Так, брат, случилось, — негромко сказал он и положил Сергею руку на плечо. — Ты извини, но факт…
Сергей тихонько снял его руку. Эдик потоптался и пошёл догонять Лену. Они ушли к остановке.
Сергей неловко повернулся, задел локтем Пима и тоже пошёл прочь.
Он снова шёл степью. К слободе.
Шёл, опустив руки и подняв плечи. Тяжёлые плечи штангиста.
Зима
Зима началась в ноябре. Без снега, без холодов.
С моря на город поползли бесконечные вереницы туч. Серые нити дождя повисли до самой земли. Море заштормило.
По Приморскому бульвару, по Исторической горке летели белые, как хлопья снега, бумажки. Они кружились между пустыми киосками, сбивались у подножия акаций в маленькие сугробы.
Заколоченные крест-накрест досками, стояли пустые летние кинотеатры, рестораны и кафе-мороженое «Юг».
У газетных ларьков с утра выстраивались очереди. Радио передавало тревожные известия. Враги свободы грозили вторжением зелёному острову в океане.
Что такое Куба?
Был забыт футбол. Была забыта машина. На каждом уроке Толик задавал учителям вопрос:
— Что такое Куба?
Зинаида Фёдоровна сказала, что Куба — это знамя международной пролетарской солидарности…
Виктор Петрович сказал, что Куба — это остров площадью 114,5 тысячи квадратных километров, вытянутый в юго-восточном направлении…
Лидия Гавриловна сказала, что Куба — это сложная смесь испанской культуры с культурой негров, а также культурой истреблённых завоевателями индейцев…
Даже Теляков понял, что Куба — это очень много.
Война
Раньше Пим не задумывался над тем, что такое война.
У отца на спине был шрам. Розовый шрам, под которым сидело раздробленное и повёрнутое набок ребро. «Севастополь!» — говорил отец. «Он еле ходил!» — объясняла мать. Она познакомилась с отцом в госпитале.
У Зойки отец умер рано. В первый год войны он попал в плен. В фашистском лагере его били колючей проволокой. С тех пор до самой смерти отец болел. «Он был бы сейчас совсем молодой», — говорила Зойка. В рассказах матери отец всегда был молод…
В защиту Кубы провели сбор.
Лидия Гавриловна сказала, что только отличной учёбой седьмой «а» может помочь далёкому острову.
Толик рассказал про Николая Ивановича и про восставших солдат, расстрелянных на галечном пляже. Он говорил полчаса.
Степан сказал, что обещает вместе с Мергеряном составить для машины программу умножения на число «пи»…
— Так какая всё-таки у вас была повестка? — спросила Пима после сбора Зинаида Фёдоровна.
— Против войны, — подумав, ответил Пим.
Один-ноль
Слободские сражались зло. Два края, перебрасывая друг другу мяч, рвались к воротам. Вратарём был Толик. Один раз его уже сбили.
В траве за его воротами стоял будильник.
Восьминогие играли всемером.
Шёл второй тайм.
Прямо по центру бежал Пеца. Он был в старых, но зато настоящих бутсах; Толик выбежал вперёд. Пеца обвёл его. Мяч, подпрыгивая на кочках, катился в пустые ворота.
Пим бежал наперерез. Он не успевал дотянуться ногой до мяча. Закрыв глаза, он бросился на мяч и прижал его руками к земле.
На поле стоял крик. Радостно вопили слободские. Толик кричал: «Не было руки!»
Рука была. Мяч установили в одиннадцати шагах от. ворот.
Бил Пеца.
Он разбежался. Удар! Шип задел землю, тресь! — отскочила подошва, мяч не торопясь покатился к Толику.
— Нету!
ВОСЬМИНОГИЕ, ВПЕРЁД!
До конца матча оставалось две минуты. Пим подхватил мяч и помчался с ним к штрафной площадке противника. Справа от него несся Степан. Сзади, отдуваясь, трусил Теляков. Пим Паснул вправо. Степан пригнулся и изо всех сил пустил мяч вдоль ворот. Мяч попал в голову Телякову— бац! — и влетел в ворота.
Гол!!
Телевизор охнул и сел. Из глаз его текли слёзы. Восьминогие бросились обнимать его. Не успели мяч донести до центра, как из травы заливисто грянул будильник.
Матч закончился. Один-ноль.
— Эй! — крикнул Толик. Сбившись в кучу, слободские уже покидали поле. — Как зовут вашу команду? Даём телеграмму в Москву.
— «Слобода», — сказал Рафик, счастливо улыбаясь.
От кучки слободских отделился Пеца и, хромая, пошёл прямо на Пима. Теляков на всякий случай отбежал в сторону.
— Знаешь что, — сказал Пеца и поморщился, — давай одной командой играть, а?
— Конечно! — Пим радостно засмеялся. — Конечно, одной! У вас сколько человек?
— Четыре. Остальные не хотят.
К вечеру холодало. Закапал и перестал дождь,
— Нам как раз четверых не хватает, — сказал Пим. — Будем тренироваться всю зиму, а весной подадим заявку. На кубок дворовых команд. Идёт?
Он повернулся к восьминогим. Те стояли молча.
— Забыл? Батя весной уезжает. В совхоз. А я в Симферополь, в интернат, — сказал Степан. — Виктор Петрович устроил. Он в Облоно раз пять ездил. Хороший интернат — для математиков.
Рафик вздохнул.
— И я уезжаю, Пим, — сказал он. — В Ереван, к дедушке. Очень он нас зовёт.
Руденки переглянулись.
— Мы тоже не будем, — сказал Костя. — У нас теперь шахматы три раза в неделю. И английский. Нам и так сегодня от мамы влетит.
Толик и Теляков вопросительно посмотрели на Пима. Пим грустно кивнул.
— Ну ладно. Раз никто не может… Кончился наш футбол. Пошли? — предложил он,
— Пошли!
Никак нельзя