Одиннадцать
Шрифт:
– Хорошо, Ефим Тимофеевич. Отдыхай, конечно, – трудный денек выдался. Извини, что всё так получилась – работа такая. Потом сам поймешь… Зла не держи.
– Да не держу я зла – девочку жалко – она совсем замерзла на сквозняке, – и он ещё разок не сильно ткнул её пальцем в бок и снова шлепнул (напоследок) по заднице. – Так и манишь, зараза. Так и манишь… Ух!
(Саша совсем сникла и почти не шевелилась. Казалась, что всё происходящее, ей не интересно. Она, прикрученная к штанге, просто ждала, быстрей бы всё это уже заканчивалось.)
Потом
– Ефим Тимофеевич, – вдруг позвал его директор, когда Ефим был уже почти у выхода.
Ефим остановился, повернулся, посмотрел на «сломанное ухо»:
– Что ещё?
Тот указал пальцем на аптечку в углу зала над столом – из неё Ефим пластырь доставал. До аптечки от директора было примерно такое же расстояние, как и от Ефима до директора.
– Вертикальная или горизонтальная? – спросил директор.
– Что «вертикальная или горизонтальная»? – не понял Ефим.
– Полоска на крестике, – пояснил директор, кивая на красный крест, нарисованный на деревянной дверце аптечки.
Ефим посмотрел на крестик.
– Ну, вертикальная…
Директор – «Сломанное Ухо» сделал почти незаметное глазу, но очень резкое и короткое движение. Свист, и …
Острая звездочка «сюрикэн» вонзилась в дверцу в аккурат по вертикальной полоске.
«Да, – подумал Ефим, – в горизонтальную было бы сложнее попасть. Надо было в горизонтальную сказать…»
Директор смотрел на Ефима из-под лобья. Его глаза улыбались, хотя лицо оставалось серьезным.
– И хули? – пожал плечами Ефим. – Молодец! Потом научишь!
– Ну и постояльца ты нам подсунул, Владимир Павлович! – директор спортивного комплекса, Геннадий Валерьевич, сидел за своим директорским столом и просматривал в своём компьютере запись всего того, что происходило вчера вечером в его залах. Он уже не первый раз её просматривал, силясь понять причину Сашиного поражения. Но так ничего не мог сам себе объяснить – всё было, как на ладони, и она не должна была проиграть! Но проиграла. Когда-то, теперь уже для всех давно, а для него, как вчера, он тоже проиграл в финале Олимпиады сопернику, который был явно слабее его. Это было всегда загадкой для профессионального спортсмена, каким был Геннадий Валерьевич. И это его злило.
Владимир Павлович повесил своё пальто в шкаф, поставил кейс на край стола и присел рядом с директором полюбопытствовать, что же там, в компьютере такого, что так удивляет Геннадия? Наверное, его протеже что-то вчера начудил:
– Что тут у нас?
– Вот – полюбуйся! – Геннадий включил момент, где Ефим топит Сашку.
Прищурившись, внимательно вглядываясь в монитор, Владимир Павлович во всех четырех картинках (четыре камеры стоят в бассейне) увидел то, от чего он остался доволен. Дойдя то места, когда Ефим швырнул окурок в объектив, оскалился и помахал ручкой, Владимир Павлович хмыкнул и попросил остановить.
– Это впервые? – спросил он у Геннадия Валерьевича.
– Первый раз за два года, – ответил директор.
– Чудненько! А как всё началось?
Геннадий переключил запись в самое начало, на то место, где Ефим подглядывает в приоткрытую дверь тира.
Не пропустив ни одного мгновения, вновь, ещё раз просмотрев последнюю сцену в бассейне, Палыч задумчиво сказал:
– Странно – он не должен был победить!
– Вот именно! – поддержал его тут же директор. – Вот именно! Непонятно, что он сотворил!
– Что он сотворил – понятно. Он сам рассказывает, что он сотворил. Это у него уже было с собакой. Но как он грамотно тот случай сюда перенес. Ты заметил?
– Да чепуха какая-то! Она не должна была проиграть! Сами видите – у него не было шансов…
– Где она? – Владимир Павлович вспомнил об Александре.
– У себя.
– Зови.
Геннадий Валерьевич нажал нужную кнопку на своём директорском пульте, занимавшем приличную площадь его стола, и почти сразу же в дверь постучали.
– Входи, входи, – крикнул он.
Дверь бесшумно открылась, вошла Саша. Её голова была перемотана, как на картине про героев-защитников Севастополя.
– Присаживайся, – предложил директор.
Она присела за стол, положив руки на колени, не касаясь столешницы.
Владимир Павлович присел напротив неё.
– Как ты? – спросил он по-отечески, но явно без сочувствия. (Она это чувствовала – им всем, наверно, радостно, что нашелся хоть один мужик, который ей «наподдавал», как они выражались).
– Нормально, – спокойно ответила она и посмотрела в глаза Палычу.
Тот непроизвольно улыбнулся – такого черного синяка он никогда не видел на столь милом, когда-то (до синяка), но распухшем теперь, личике. Сейчас она была карикатурным персонажем амазонки, попавшей в засаду. Ох, и сильно же она попала! «Нет, – подумал он, – действительно, прав, кто говорит, что война не для женщин!» А вслух произнес:
– Больно?
– Нет! Смотрится страшнее, чем на самом деле болит. Кожа нежная, девичья, – с сарказмом говорила она, – вот и опухла моментально. А вообще-то – ерунда. Верите?
– Верю, конечно! Тебе ли не верить? Ты у нас проверенный боец…
– Видели, какой я боец? – не затягивая в долгий ящик, Саша сама перешла к нужной теме, которую корректный Палыч не знал, с чего начать. – Что скажете?
Палыч был благодарен ей за этот переход.
– Скажи мне, почему так произошло? Он же не должен был… У него же нет ничего – ни подготовки, ни сил, ни выносливости – ничего. Он был пьяный… и прилично! Он не мог тебя… обыграть!
– Не знаю, – Саша положила локти на сто. – Сама не пойму. Мне должно было хватить минуты, чтобы его отключить. А мы провозились минут десять… Плюс он меня чуть не утопил… Не понимаю!