Одиннадцать
Шрифт:
– О, как живут комсомольцы! – еще раз оценил Ефим.
– Интересно, он знает, кто такой Гагарин? – задумчиво произнес Володя.
– Он знает всё – даже то, что ты сейчас это спросил! – ответил Ефим. – Странный папаша!
– Ни то слово – «странный»! Какой-то он… загадочный.
– Он святой! – сказала Маша, заворожено глядя на полянку.
– Ма-ня! – позвал её Ефим, растягивая буквы. – Про-снись!
– Я не сплю, – спокойно ответила Маша. – Может он про Алёшу знает?
Володя тронул Машу за плечо:
– Пойдем вниз, спросим.
– Пойдем, –
Маша и Вова стали спускаться. Ефим остался на месте.
– Ты чего? – спросил его Вова.
– Идите – я сейчас! Осмотрюсь чуток.
– Хорошо, – согласился Володя, поправляя обломок копья за спиной.
Маша и Вова подошли к старику. Сбросили вещи. Маша присела на лавочку, Вова остался стоять.
– А он чего там остался? – спросил старик-Ефим.
– Так, любуется вашей поляной, – уклончиво ответил Володя.
А сам вдруг отчетливо услышал голос Ефима, стоящего очень далеко на пригорке и нечего не говорящего. По крайней мере, не было видно, чтобы Ефим орал или, хотя бы, рот открывал:
«Муфеля, какие-то, бля! Ровно, как в школе! Точно по линиям света. Ровный квадрат, метров триста, наверное, по стороне, не меньше…»
– Триста четырнадцать метров, если быть точным, – сказал Старик. Он тоже слышал голос Ефима, несомненно!
– Почему, триста четырнадцать? – непроизвольно спросил Володя.
– Знак «пи», знаешь такой? – старик нарезал самодельный каравай.
– Понятно! – ответил Вова, удивился хлебу, но некогда было удивляться, откуда старик знает про «пи», и он крикнул Ефиму: – Спускайся, Брат! Тебя слышно, как в бане!
– Почему, как в бане? – спросила Маша.
– Эхо там! – Вова махал Ефиму, чтобы тот спускался и молчал.
– В бане эхо? – удивилась Маша. – Никакого там эха нет.
– Не в ту баню ходила! – резко заметил Вова (ещё она ему не рассказывала про бани!).
Ефим сошел к «коллективу».
Сбросив понягу, он сел на лавку и вытянул ноги:
– У, блин, как устали-то, оказывается.
– Не мудрено, – не отрываясь от хозяйственных дел, отозвался старик. – Больше пятидесяти километров прошагали.
Ефим удивленно посмотрел на Вову.
Вова пожал плечами.
– Сколько время?
– Полседьмого.
– Ого! Двенадцать с лишним часов идем… а как будто часа три-четыре! Это сколько ж километров?
– Отсюда до места, где вы ночевали – пятьдесят пять с небольшим! – сказал дед.
Теперь Маша удивилась:
– Я никогда столько не ходила!
– Теперь – ходила, – дедушка улыбнулся ей.
Потом он выпрямил спину и посмотрел на Ефима.
– А ты, Ефим, шкуры так сгноишь! Что там за шкуры у тебя? Доставай!
– О, дед – да ты всё знаешь! Ты не летчик – ты прирожденный разведчик. Ты вообще, спишь хоть?
– Иногда я сплю, – сознался старик. – Но запах уже невыносимый из твоего мешка. И край торчит. Прополощи их вон там, чуть ниже ванны в ручье.
Ефим понюхал свой баул. Действительно, воняло гнилью!
Он развязал веревку и вытянул козью, а потом и рысью, ещё сырые, шкуры. Бросил их на траву.
– Ух, ты! – удивился Старик. – Ургу убили!
– Кого? – не понял Ефим.
– Рысь – Ургу! Она мне эту зиму так пакостила. Допросилась, матушка-кошка!
Ефим, подняв левую бровь, посмотрел на Володю.
Володя изобразил саркастическую гримасу на лице.
Ефим повернулся к хозяину поляны:
– И чё ты, дед, по ободранной шкуре кошку узнал?
– Только у неё такой опал.
Ефим хмыкнул, мотнул головой, и принялся стягивать ичиги, надетые на босу ногу (носки-то сгорели).
– Ничего, батя, если я босиком похожу?
– Ничего-ничего! Я бы вообще, вам советовал помыться. Вон там в ванне. Вода теплая, хорошая – сорок градусов. Там под навесом и мыльце есть, и бритва. Правда, мыльце самодельное. А бритва – опасная… Ну, если не порежетесь… и не побрезгуете, так давайте…
Маша больше всех обрадовалась предложению помыться!
– Ну, беги первая, – сказал Ефим. – Мы – после тебя. Помочь? – спросил он у деда.
– Ничего, я справлюсь – дело-то привычное. А вы пока осмотритесь, погуляйте. В хибару мою загляните – мож чего интересного найдете. Как дома, будьте. Сегодня, я предлагаю вам здесь остаться, заночевать. А завтра, не спеша… я путь укажу.
– Спасибо, отец! – Ефим посмотрел в глаза старику. – Извини, что я там, на тропе… глупо получилось – прости!
Дед ничего не ответил… но улыбнулся в ответ!
Босоногий Ефим взял шкуры и пошел ополаскивать их, по совету старика, за ванну-бассейн к ручью.
Проходя мимо «пагоды» он с удовольствием заметил, как «бесстыжая» Маша, не обращая ни на кого внимания, разделась донага, и медленно вошла в воду. Привыкнув к ней, Маша медленно присела, зачерпывая пригоршни воды и обтирая своё тело руками. Поймав на себе взгляд Ефима, она спросила:
– Хочешь ко мне?
– Хочу! – сознался Ефим. – В августе!
– Ну и дурак! – Маша «омыла» груди.
– По башке получишь! – пообещал Ефим, отвернулся и пошел прополаскивать шкуры.
Звонкий Машкин смех ещё долго стоял в ушах.
Теплый ручей действительно в зарослях «буйной» травы впадал в небольшую речушку. В этом месте впадения ручья в реку, цвело всё с таким остервенением, видимо, потому что теплая и хрустальная воды соединялись. Ефим, чтобы не глядеть на голую Машку (а так подмывало!), стал прополаскивать шкуры именно здесь. Толком не зная, что делать, он сполоснул шкуры и понюхал – запах исчез. «Ну, и нормалёк!» – решил Ефим и пошёл обратно, чтобы развесить шкуры где-нибудь в тени – он знал, что на солнце не стоит – затвердеют. Хотя и солнце уже было на исходе, но, все-таки, это было же солнце. Найдя подходящий сук, Ефим аккуратно развесил обе шкуры на нем, надеясь в душе, что сделал всё правильно. «Нашли скорняка!» – бурчал Ефим. Потом он вышел из «буйных» зарослей.