ОДИНОЧКА: НЕСЛОМЛЕННЫЙ
Шрифт:
На правом фланге, где находился Тарас Козак, бронетранспортёр, изрыгая пулемётные очереди, неумолимо приближался к окопу. Прячась за его металлическими бортами, пригнувшись, бежали десятка два немецких солдат. Стиснув зубы, они с кровожадной ненавистью глядели перед собой из-под нависших на глаза касок, выставив вперёд чисто выбритые сытые подбородки, под которыми туго крепились мокрые от пота ремни.
Тарас обвёл тоскливым взглядом товарищей, наскоро вытер тылом ладони слезящиеся от пыли глаза, схватил из ниши противотанковую граната и метнулся из окопа.
– Куда? – запоздало крикнул политрук Гришин. – Назад! Козак!
Он видел, как молодой пограничник, перевалившись через бруствер, сноровисто работая локтями, извиваясь, проворно пополз навстречу бронетранспортёру. Было заметно, как метёлки высокой густой травы, в которой
За секунду до этого, под днищем бронетранспортёра рванула противотанковая граната, выплеснув наружу огонь и чёрный столб дыма, перемешанный с чернозёмом, он вздрогнул и застыл на месте. Пулемётчик, застигнутый взрывной волной, посечённый острыми осколками, стремительно вылетел из кузова и, кувыркаясь в воздухе, упал в нескольких метрах от машины, распластавшись на горящей от бензина земле.
Потрясённые героическим подвигом своего товарища, пограничники с такой силой обрушили огонь на немцев, что фашисты мигом откатились на исходные позиции, явно напуганные столь безумными действиями обороняющегося противника.
В этот день немцы предприняли ещё две атаки, но так и не смогли продвинуться вперёд хотя бы на такое расстояние, чтобы занять самую незначительную открытую щель, не говоря уже об окопах, и тем более о дзоте, где засел с ручным пулемётом Дегтярёва старший сержант Курехин. Он служил уже пятый год, считался старослужащим, не успев демобилизоваться из-за начавшейся войны.
Вся поляна перед окопами была густо усеяна трупами немецких солдат. И если с наступлением ночи двое пограничников незаметно вынесли мёртвое тело украинца Козака с поля боя и с видимыми почестями похоронили в лесу, обнажив в молчаливой скорби головы, то немцев никто не собирался ни то, чтобы хоронить, но и убирать; очевидно, они намеревались это сделать после разгрома горстки советских пограничников.
Ночь прошла относительно спокойно, если не считать того, что фашисты время от времени для острастки открывали огонь из пулемёта в сторону наших укреплений. Ранним же утром, когда над поляной ещё стлался белёсый туман, оседая на траве капельками воды, клубился в кронах деревьев сиреневой дымкой, немцы, прежде чем пойти в очередную атаку, обстреляли позиции пограничников из миномётов.
В течение тридцати минут мины с пронзительным свистом одна за другой летели на позиции пограничников, с глухим шумом взрывались, выкорчёвывая кусты орешника и боярышника, под сенью которых были выкопаны окопы, дыбом ставили целые пласты плотно утрамбованной земли, раскатистым эхом замысловато метались некоторое время по лесу и глохли где-то далеко-далеко, за краем земли. Смертоносный металл ложился густо и равномерно по строго запланированным квадратам. Скоро невыносимая острая вонь сгоревшего пороха и обугленного человеческого мяса легко поглотила душистые, чуть сладковатые запахи земляники и лесных фиалок.
Выглянув из-за леса, горячее солнце высушило туман. Но бледные его остатки ещё долго держались в мокрых низинах, длинными змеиными хвостом волочились у комлей деревьев, постепенно растворялись в нагревающемся воздухе. Набежавший с востока ветер унёс с собой смрад и тяжёлые запахи войны, из леса снова пахнуло смолой и душистыми травами.
Не успел туман окончательно рассеяться, а немецкая пехота уже с нетерпением выступила на советские позиции, исковерканные и изрытые, словно огромными кротами. Фашисты по всему видно полагали, что очистили сопредельную территорию от дерзких и отчаянных до безумия пограничников, потому что в атаку шли уверенной поступью, весело перекликаясь, и хотя держали перед собой автоматы наизготовку, всё же не верили, что в этом аду мог кто-нибудь уцелеть. В этот раз они даже не стали задействовать бронемашины. Как же заблуждались эти самоуверенные вояки!
Лишь только немцы приблизились к окопам на расстоянии каких-то десяти-двадцати шагов,
Ночь так же прошла в относительном спокойствии. Было похоже на то, что немцы задумали что-то очень нехорошее, дожидаясь следующего дня. Но и очередное утро ничего не изменило в положении вещей, хотя фашисты теперь уже в течение двух часов методично долбили советские позиции минами. Но как только они снова и снова шли в атаку, им всякий раз приходилось невольно откатываться назад, оставляя на поле боя убитыми всё больше и больше своих солдат. За три дня немцы потеряли едва ли не половину батальона и две бронемашины.
По истечении же третьих суток ожесточённых боёв у пограничников закончились патроны. Обстановка сложилась безнадёжная, однако приказа отступать не было. Да и кто его мог отдать, если связь с командованием отсутствовала. Каждому пограничнику было отлично известно, что Государственная граница Советского Союза – священна и неприкосновенна! Не зря же на заставе в Ленинской комнате на стене висел яркий красочный плакат, на котором был изображён на фоне пограничного столба с гербом СССР молодой пограничник с биноклем, зорко всматривавшийся на сопредельную сторону и красная надпись крупными буквами: «Враг не пройдёт! Граница на замке». И тогда оставшиеся в живых пограничники единодушно решили сражаться до конца, искренне веря в то, что в скором времени им на помощь придут регулярные части Красной Армии.
Как только на землю пали сизые летние сумерки, размыв чёткие очертания немецкой техники, несколько пограничников приготовились к опасным, но необходимым действиям. Дождавшись темноты, бойцы предприняли скрытную вылазку на нейтральную территорию, намереваясь разжиться боеприпасами. И хотя душная короткая ночь уже полностью вступила в свои права, всё же состояние её было очень зыбко, оттого что вышла полная луна, предательски зависнув над лесом, освещая внизу всё голубым неживым светом.
Плотно прижимаясь к настывшей, влажной от росы земле, стараясь не делать резких движений, красноармейцы Блудов, Ерохин, Гвоздев, Лукашенко и Челюстников с превеликой осторожностью ползали по поляне от одного трупа к другому, собирали в подсумки патроны, скорострельные немецкие автоматы и винтовки. В холодном свете низкой луны раздувшиеся от жары трупы с синими опухшими лицами выглядели омерзительно. Попадались среди убитых фашистов и такие, у которых губы ощеренного рта были изрядно объедены злыми лесными крупными рыжими муравьями, выказывая на обозрение белые, чуть подсиненные луной белые зубы, словно оскаленная пасть какого-то неведомого чудовища. В потухших, остекленевших глазах страшно отражался пятнистый светлый диск. Уже тронутые коричневыми пятнами, мертвяки источали невыносимый трупный запах, из носа у многих текла липкая слизь. Из-за того, что немцы время от времени пускали осветительные ракеты из опасения, что пограничники вдруг предпримут на их позицию атаку, бойцам приходилось на некоторое время замирать в самих нелепых позах, терпеливо пережидать, когда погаснет ракета. В такие минуты пограничники старались не дышать, уткнувшись лицом в траву или в подмышку какого-нибудь раздувшегося до немыслимых габаритов фашиста, косясь на его чёрную, скрюченную кисть руки, безвольно отброшенную в сторону. После ночных таких вылазок, каждому пограничнику, задействованному в сборе необходимых для дальнейшего сражения оружия и патронов, казалось, что он пропитался насквозь зловонный духом. Но воды не было даже на то, чтобы сполоснуть лицо или помыть руки, потому что те остатки, которые ещё оставались, предназначались для охлаждения пулемёта «Максим». Бойцы с брезгливыми чувствами вытирали грязные руки о влажную от росы траву, а затем с особой тщательностью о свои гимнастёрки.