Одиночка. Трилогия
Шрифт:
Я кивнул. Фелисити было очень страшно все это время — страшно, как и мне, но она оказалась сильнее и смелее. Мы смотрели друг на друга и думали об одном и том же: «Что дальше?»
Снег усилился.
— Надо спрятаться под крышей, — предложил я. Фелисити с улыбкой кивнула. Я понял, что последую за ней куда угодно. А вот она за мной?
23
Мы зашли в булочную, в которой я прятался от охотников около недели назад. Снег и ветер не проникали внутрь, и Фелисити размотала большой шарф и положила его на прилавок. С прошлого раза все оставалось по–прежнему: пол и стеллажи покрывал толстый слой пыли и пепла, в холодильниках стояли напитки, в витринах плесневели булочки и пироги.
— Будешь пить? — спросил я.
— Воду — с удовольствием.
— А что же еще? — сказал я и покраснел. Что за ерунду я ляпнул? Прямо как старый дед. Может, надо было отвести ее в какой–нибудь бар, предложить выпить по–настоящему. Калеб именно так бы и поступил.
С горящими щеками я протянул Фелисити бутылку воды.
— Твое здоровье! — улыбнулась она.
— Твое здоровье!
Она сидела рядом, так близко, что чувствовалось тепло ее тела, смотрела вместе со мной в окно.
— Расскажи, — попросил я, — как ты пряталась от охотников в кондитерской.
— Их было очень много, целая толпа, они бежали все вместе. Я поняла, что нужно спрятаться. Уже почти стемнело, на улице стало жутко, но домой было нельзя — они бы меня поймали. Я вспомнила про кондитерскую, побежала туда и сумела по дороге оторваться от них.
Фелисити вздрогнула — нелегко ей пришлось.
— Они часто ведут себя непредсказуемо. Те, в парке, были из слабых.
— Они ушли из парка вниз, к Гудзону — я шла за ними — и спрятались в жилом доме. Я их позвала, но они только помахали, а подходить ближе было страшно. Может, если они больны тем же, что и все, они поправляются?
— Только никто не знает, что будет дальше. Вдруг это начало новой стадии или продолжение прежней или… да кто его…
— Джесс…
— Да, я Джесс.
Боже мой! Зачем я это ляпнул? Нужно быть серьезнее, разговаривать с ней как…
— Классное имя, мне нравится. Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
Нужно было приврать, сказать, что семнадцать, или восемнадцать, девятнадцать?
— А мне семнадцать.
— Правда?
Точно, нужно было ответить «девятнадцать».
— Правда, а что?
— Ничего.
— Признавайся! — с улыбкой потребовала Фелисити, шутливо подтолкнув меня локтем.
— Просто… — я улыбнулся и замолчал. Пусть хоть измолотит меня локтем, лишь бы не переставала улыбаться. — Я думал, тебе уже двадцать или чуть больше.
Наверное, нельзя говорить девушке, что она выглядит лет на пять старше своего возраста? Или семнадцатилетней можно? Да откуда мне знать? Единственными семнадцатилетними девушками, с которыми я общался, были старшие сестры моих друзей: они смотрели на меня как на пустое место и встречались с двадцатилетними чуваками на навороченных машинах.
Подростком вообще быть паршиво. У меня, конечно, водились друзья, компания, но я очень многое переживал внутри себя, анализировал, обдумывал, представлял, как могло бы быть. Хотелось стать взрослым, сильным, понять в жизни больше, чем другие.
А что, я бы пожертвовал пятком лет, чтобы проснуться завтра утром — а все как раньше и мне уже двадцать с хвостиком. Только вот такое вряд ли возможно: мир изменился навсегда.
— Прикольно. Мне часто об этом говорят, — с искренней улыбкой сказала Фелисити. Она смотрела на пустую заснеженную улицу. — Очень удобно, если идешь куда–нибудь с друзьями.
Она, как и Калеб, говорила в настоящем времени. Может, потому, что Нью–Йорк был их родным городом, и они не могли поверить, что все в прошлом, что ничего не вернуть.
Как бы там ни было, хорошо, что Фелисити старше всего на год, а не на столько, на сколько я думал.
Мне не терпелось поскорее все разузнать, и я попросил:
— Расскажи, где ты была…
— …когда все случилось? — перебила она меня. — Дома, стирала — у нас прачечная в подвале. — Рейчел замолчала, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь посмотреть на случившееся со стороны, чтобы оно воспринималось не так болезненно. — Я решила, что началось землетрясение. Даже встала в дверном проеме, как нас учили в школе. Потом все стихло. Я просидела в подвале тысячу лет, а когда решилась подняться в квартиру и выглянула в окно, увидела бегущих людей… Даже не знаю, почему я не выскочила на улицу: просто стояла у окна и смотрела на них. Только через час я попробовала позвонить, но телефоны не работали — ни домашний, ни спутниковый. Телевизор, радио тоже молчали. Свет немного помигал и пропал. За час, за один–единственный час все вокруг рухнуло, исчезло — я осталась совсем одна. Я стояла у окна до полной темноты, а потом всю ночь рыдала на диване. На улице кто–то кричал… Я не могла пошевелиться.
— А где твои родители?
— Слава богу, они уехали. У нас в Коннектикуте есть ферма, я очень надеюсь, что они там, — Фелисити замолчала, задумавшись, наверное, о судьбе своей семьи, но быстро отогнала эти мысли. — Брат живет в Денвере, он медик военной авиации, но сейчас в Афганистане, должен вернуться через месяц.
— А твои друзья?
— Я пыталась их найти. У некоторых оказались разрушены дома, у некоторых заперты квартиры. Одну подругу я нашла, — Фелисити сделала паузу, — вернее, ее тело. И больше никого не искала.
Ее красивое лицо сделалось очень бледным.
— Да что это я? Все болтаю и болтаю.
— Мне нравится. Я бы весь день тебя слушал, — мои слова были чистой правдой.
Фелисити покраснела.
— Расскажи о себе. Где ты был эти две недели?
— В небоскребе Рокфеллеровского центра, — ответил я и коротко пересказал ей все, что случилось со мной за это время.
— А что делали эти военные? — спросила она, когда я закончил рассказ.
— Точно не знаю. Я видел два грузовика, но, по их словам, должны быть еще машины. Они сказали, ситуация будет ухудшаться, последствия вируса гораздо серьезнее там, где теплее.
— Они пришли, чтобы спасать людей?
— Нет. Не знаю.
Мой ответ немного расстроил Фелисити. Но я понятия не имел, зачем они разъезжали по Нью–Йорку, а врать только ради того, чтобы не портить ей настроение, не мог.
— Они уехали, — добавил я.
— А дальше?
— А дальше… Дальше я пришел сюда.
— И вот ты здесь.
— И вот я здесь.
Господи, зачем я все время повторяю ее слова? Она точно решит, что я полный идиот. Нужно было перевести разговор на другую тему и выяснить, что она думает.