Одиночка. Трилогия
Шрифт:
На Рейчел нельзя было злиться. Не то чтобы мне хотелось использовать сложившуюся ситуацию в своих целях, но, похоже, нападение на животных помогло ей понять, что нашим жизням угрожает настоящая опасность и что одна, без посторонней помощи она долго не протянет.
Рейчел больше не была настроена так решительно.
Я пытался убедить себя, что не из–за чего мучиться чувством вины. Я все делал правильно. Да, сейчас нужно остаться, помочь, чтобы потом было легче уговорить ее. Хотелось верить, что я все делаю правильно.
Пообещав скоро вернуться, я попрощался с Рейчел. Фелисити вышла меня проводить.
— Будь осторожен, — сказала она.
— Не переживай. И знаешь… поговори с ней, проверь, как она настроена.
— Насчет чего?
— Насчет ухода, — пояснил я и снова почувствовал укол совести. Можно ли так поступать: влиять на Рейчел с помощью Фелисити? Но в ее взгляде не было осуждения. — Я очень скоро вернусь.
Фелисити пожала мне руку сквозь прутья решетки. Она побудет с барсом, пока Рейчел будет кормить и поить остальных животных. Перед уходом я заставил их зарядить ружье и велел на всякий случай держать его под рукой. Из него можно усыпить белого медведя, а уж чтобы сбросить с забора охотника, вздумай он лезть, ружья хватит и подавно. Только вот если их снова будет четверо? Или еще больше? Если на зоопарк нападет целая стая охотников?
Но это не я защищал и предостерегал девчонок: это Фелисити, закрывая ворота, просила меня быть осторожнее.
По ступенькам я вышел на Пятую авеню и направился на юг, к Калебу. Рюкзак брать не стал: только положил в карман куртки пистолет. Выпало много снега, ноги вязли, идти было тяжело.
Неужели охотники действительно так хорошо организованы, как рассказывает Калеб? Неужели они на самом деле научились выслеживать и загонять добычу, сбиваясь в группы? Научились звать других, когда находили пищу? Может, они вели себя так только по ночам, поэтому я ни разу не видел ничего подобного? Я знал, что они способны гнаться за жертвой, но выслеживать?
Возле книжного магазина все было усеяно следами, а у центрального входа, которым пользовался Калеб, снег был почти полностью вытоптан. Ноги у меня стали как ватные.
26
В панике я замолотил по дверному стеклу. Солнце стояло в зените и, яркие лучи, отражаясь от зеркально–черной поверхности, слепили до слез. Я вертел головой, пытаясь защититься от беспощадного солнечного света, по вискам тек пот. Раздался какой–то звук: я повернулся и — слава богу! — увидел Калеба. Он наблюдал за мной через один из глазков, оставленных в закрашенных окнах. Калеб открыл дверь и, улыбаясь во весь рот, сгреб меня в охапку.
— Что случилось? — спросил я, показывая на следы борьбы возле входа и кровь на дверях. Неужели я приводил к друзьям охотников?
— Приходили прошлой ночью, — совершенно спокойно ответил он, будто речь шла о погоде.
— Сколько их было?
Я осмотрелся: тел не было, но здесь явно недавно шла борьба, валялись какие–то обломки, непонятные куски…
— Достаточно. — Калеб произнес эти слова так, что стало ясно: тема закрыта. И сразу переключился на меня: — Ты как? Что–то вид у тебя неважный.
— В порядке.
Я присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть кровавые следы.
— Как они открыли дверь?
Калеб пожал плечами, почесал в затылке. Я был комком нервов, а он — воплощением спокойствия.
— Когда стемнело, в дверь постучали. Я решил, что это ты.
— Они постучали в дверь?
— Да. А я, болван, открыл, даже не проверив.
Я сглотнул слюну, стало трудно дышать.
— Их было четверо. Знаешь эти, с засохшей кровью вокруг рта, — продолжил Калеб и пальцем быстро обвел губы.
Я смотрел на его перевязанные руки.
— А, пустяк! — сказал он, поймав мой взгляд. Они на меня кинулись, но я успел захлопнуть дверь. Они бы, наверное, прорвались внутрь, но я взбежал по лестнице на террасу и стал бросать вниз сковородки, кастрюли, какие–то тарелки. А когда они чуть отошли, взялся за помповую винтовку.
— Дерьмово!
— И не говори. А главное, не понимаю, как они догадались, что я внутри — они ведь точно не следили за мной, я уверен.
— То есть, ты хочешь сказать, что они запомнили?
— Никто ни разу не видел, как я вхожу сюда.
— Может, нашли по следам?
— Я старался не следить, да и снег выпал. Мне кажется, это те, что гнались за нами.
— Шутишь?
— Нет. Понимаешь, кроме этих, больше никто не видел, как я вхожу или выхожу. Говорю тебе, они умнеют с каждым днем. — Судя по всему, Калеба злил наш разговор. Он раздраженно сказал: — Я не понял, ты заходишь или нет?
— Да, только…
Я не смог договорить: вдруг стало нечем дышать, во рту пересохло, к лицу прилила кровь, навалился кашель. Я отшатнулся от двери и двумя руками оперся о капот помятой машины. Постепенно я откашлялся и снова смог нормально дышать. Я поднял голову и глянул сквозь лобовое стекло: в салоне машины сидели люди — семья, родители и дети — и смотрели прямо на меня мертвыми, замерзшими взглядами.
Я бегу пустыми улицами Манхэттена. Яркое зимнее солнце греет спину. Сворачиваю за угол и попадаю в мир теней, останавливаюсь: впереди опасность, невидимая, но осязаемая. Кажется, что передо мной темный туннель, а за спиной свет. Здесь много снега, почти по колено. Я хочу вернуться, но они гонятся за мной, они все ближе и ближе. Им нужна добыча, и они не остановятся. Им нужен я, то, что внутри меня — медлить нельзя, каждое мгновение приближает смерть. Дурацкий конец жизни — умереть вот так, жестоко, бессловесно. Выбора нет. Я бегу, несусь вперед.
Несусь мимо черных разбитых витрин. Кажется, за спиной слышен топот ног, но я хочу верить, что это всего лишь стук моего собственного сердца. Такой скорости я долго не выдержу.
В следующее мгновение я внутри какого–то здания: в огромном вестибюле некогда роскошного отеля. Ноги скользят на покрытом толстым слоем пепла мраморном полу и я, чтобы не упасть, хватаюсь за перевернутое кресло.
В пустом помещении громким эхо разносится мое дыхание. Это здание, как и многие другие, выстояло во время атаки, но его выжег, выпотрошил изнутри странный огонь, разбив стекла и превратив шикарный интерьер в руины.