"Одиночка"
Шрифт:
Впрочем, сабля на полу была деревянной. Если бы хозяйка была мальчишкой, саблю она бы сделала стальной.
А хорош бы он был, если бы, не разобравшись, пальнул в ребенка! После такого можно сразу уходить с работы и оформлять инвалидность. Или вешаться, что не сильно отличается от пенсии по инвалидности.
Стоять возле запертой двери можно было до бесконечности. Игнат пожал плечами и двинулся назад по коридору. Пройдя несколько шагов, остановился.
А вот тут прокол… мальчишка одет по-летнему: сандалии, короткие штаны, а велосипед висит на стене, хотя что ему там делать летом? Игнат оглядел стену: велосипеда не было, на вбитых штырях умещались две пары лыж. Вот
Двери городской квартиры выходили не на лестницу, а сразу во двор: наполовину городской, наполовину деревенский, нечто вроде того, что изображен на картине Поленова. Это хорошо, а то лестничные площадки – всегда самое скверное место, именно там тебя могут взять в оборот. Но, с другой стороны, лучше бы уже начались какие ни на есть события, а то хожу почти десять минут, а про окружающее так ничего и не выяснил, кроме самоочевидной вещи, что детство хозяйки приходилось на середину пятидесятых. И еще… солнце, яркие краски, ни намека на угрозу. Может быть, ошибка? Ну как это благолепие может держать в страхе несколько тысяч человек? Злые миры тоже бывают солнечными, но опытный взгляд не обманешь, свет там всегда внешний, сквозь разливы золотистых лучей непременно проступает изнаночная чернильная тьма. Если уж взялся за живописные сравнения, то можно вспомнить картину Куинджи «Березовая роща». Белые стволы, солнце, воздух, напоенный светом, – и чернота, проступающая сквозь этот свет. Говорят, прежде картина такой не была, просто художник пользовался битумными красками, которые темнеют со временем. Вот и этому миру, законсервированному на полвека, пора бы темнеть, наливаясь незримой угрозой, а он сияет себе, как ни в чем не бывало.
Посреди двора – песочница, сколоченная из крашеных досок. На краешке сидит мальчишка, тот самый, которого Игнат оставил в туалете. Не по возрасту парню куличи лепить, впрочем, он и не играет, просто сидит на краю песочницы. В руках деревянная сабля. А куличиков – полная песочница, кто только налепил… не иначе – дедушка Фрейд.
– Здравствуй, – сказал Игнат.
– Здравствуйте, – отозвался мальчишка в точности как в первый раз.
– Тебя как зовут?
Игнат ждал, что ответа не будет, однако мальчик, не подняв взгляда, ответил:
– Шурка.
Любопытно… Шурка – имя равно мужское и женское. Как же зовут хозяйку?.. Но не Шурка, это точно. Лидой ее зовут! Лидия Андреевна…
– А Лидия где?
Мальчишка посмотрел пристально и ничего не ответил.
Игнат осторожно, стараясь не поломать аккуратные кучки куличиков, присел на край песочницы.
– Ты почему, не пообедав, гулять убежал? Суп остынет.
Молчание.
Игнат покосил глазом. Мальчишки не было. Только деревянная сабля торчит посреди песочной кучи. Самый большой кулич развален надвое.
Черт, и где же здесь опасность? Похоже, что самая большая беда на этом дворе – появление Игната Шомняка с его самострелом. Но ведь не может быть, чтобы он ошибся; темная жуть гнездится именно здесь, посреди солнечного полудня.
Игнат придирчиво осмотрел двор. Где тут может скрыться опасность? Дом, из которого он вышел, – городской, до второго этажа облицован серыми осколками гранита, а выше – обычная старая штукатурка. Единственная парадная – там он только что был и не видел ничего нехорошего. Может быть – проблема возвращения? Выбежала Лида из светлой безопасной комнаты на солнечную улицу, в поленовский дворик, а назад – хода нет, объявилась темная лестница со всеми прелестями, что водятся в таких местах… Но тогда что-то должно гнать домой, а вокруг ни малейшего признака беды. Впрочем, от поленовского дворика остались только трава и дорожка, ведущая к двухэтажным дровяным сараям.
Как там в анекдоте?.. «Явный псих! – Но какая память!» Тем, кому меньше пятидесяти, подобные штучки не представить, а в первой половине двадцатого века дровяные сараи в центре большого города были самым обычным делом. Многоэтажный дом, полсотни коммунальных квартир, в каждой живет от четырех до шести семей. Отопление печное, газ – то ли проведен, то ли еще нет. Скорей всего, нет. А это значит, на кухне кроме огромной дровяной плиты еще и несколько керогазов, керосинок или шумящих медных примусов.
Портит людям аппетитГарь от керосина.Если примус твой коптит,Значит, ты скотина!Поэт хорошо знал, о чем пишет. А вот Игнат, пожалуй, зря не заглянул на кухню, прежде чем выходить на улицу. Не исключено, что улица олицетворяет свободу, место, где тебя никто не догонит, а ужас как раз обитает на кухне.
Хорошо, когда квартира дружная. Тогда перед праздниками топится плита, на которой варится студень, а в огромной духовке пекутся пироги разом на всех соседей. А если это не квартира, а недоброй памяти Воронья Слободка? Тогда каждый ковыряется на своей керосинке, а с печами положение и вовсе безвыходное. Три круглые голландки на шесть комнат и коридор. Печь топится со стороны одной из комнат, а обогревает еще и соседнюю комнату и кусочек коридора. Кто ее должен топить и как часто? Проблема… Но главное, где хранить дрова и керосин? На чердаке сушится белье, в сыром подвале дрова хранить не станешь, да и места там не хватит. Значит, нужен сарай, а вернее, полсотни сараев, которые надо разместить во дворе.
Сараи в два яруса лепятся вдоль глухой стены и вдоль дощатого забора, отгораживающего дом от переулка. В каждом сарае шесть поленниц колотых дров, шесть бидонов с керосином, еще какой-то скарб. Ох и раздолье для склок и выяснения отношений! Кто у кого керосина отлил, кто спер у соседа полено… А уж с точки зрения пожарной безопасности… удивительно, что город так редко горел. Хотя люди понимали, где живут, и даже местные гопники собирались тайком покурить где угодно, но не в закоулках возле сараев.
Сидеть на краю песочницы можно было долго и при этом не дождаться ничего. Ясно, что его высчитали, видят, опасаются и просто так, нахрапом, не полезут. Самый неприятный вариант, если беда разумна. С нерассуждающим монстром, который бросается при первой же возможности, гораздо проще. Или он тебя схарчит, или ты выпустишь ему кишки. А тут – нечто разумное, значит, стрелять, не взглянув ему в лицо, никоим образом нельзя. Может быть, оно гробит людей просто оттого, что ему никто не догадался помочь… не людей гробить, конечно, а просто помочь, по-человечески.
Игнат поднялся и направился туда, где сараи, выстроенные вдоль забора, почти смыкались с сараями вдоль брандмауэра. Проехать в эту щель могла разве что инвалидская машинка, на какой в фильме Гайдая раскатывали Вицин, Никулин и Моргунов. Грузовик, на котором привозили дрова, втиснуться туда не мог, так что дрова выгружали посреди двора, а потом перетаскивали в сараи на руках.
На дворе – трава, на траве – дрова…
В дальнем закоулке стоял Шурка и, приспустив штаны, писал на стенку сарая.