Одиночный полёт
Шрифт:
– Ф-фу! Ну и духотища!
– сказал Царев ворчливо.
– Да. Так что у тебя все-таки случилось в последнем полете?
– спросил он без всякого перехода.
Добрую, набивавший трубку, поднял голову и нахмурился. Он не ожидал, что Царев заговорит об этом, и некоторое время молчал.
– Северцев должен был подавить зенитную батарею, а мы - бомбардировать станцию, - сказал он наконец.
– Но его сбили раньше. Пришлось заняться этим мне.
– Ну вот, ну вот.
– Царев всплеснул руками.
– Я так и думал. Не кури, пожалуйста.
– Я знаю.
– Вот видишь. Ox! Надо тебе быть хитрее. Наталья Ивановна всегда говорила: не хитри с работой, но с начальством держи ухо востро. И она права!
Капитан улыбнулся. Сам Царев этим ценным советом, видимо, так ни разу в жизни и не воспользовался.
– Начальство здесь совершенно ни при чем. Сплетнями занимается не начальство.
– Почему ты не оставил хотя бы пару бомб для станции?!
– не слушая его, вскричал Царев.
– Почему? Тогда у них не было бы зацепки. Ведь Козлов всем нашептывает, будто ты побоялся идти на станцию... Ну хоть одну бомбу ты мог бы сэкономить!
– Пушки стояли в бетонных бункерах. Нам пришлось сделать четыре захода.
– Поэтому и погибли штурман со стрелком? Капитан снова кивнул.
– Бомбометание по площади не годилось, - пояснил он.
– Надо было уничтожать каждый бункер отдельно. Стрелок был ранен во время первого захода. Потом убит штурман. Последней бомбой мы накрыли последний бункер.
Он никому не рассказывал, как это произошло. Во время первого захода стрелку раздробило руки. Потом, при втором заходе, осколок попал ему в живот. Стрелку было всего восемнадцать лет.
Штурман погиб во время последнего захода. Он успел сказать: "Командир, меня убили". Осколок попал ему в сердце.
Самое страшное, что он ничем не мог помочь своему экипажу.
– Козлов болтает, что ты виноват в их гибели...
– Знаю, - капитан зажег спичку и поднес ее к трубке.
– И ты говоришь об этом так спокойно!.. Почему ты не доказывал? Почему не рассказал, как было дело? Капитан пожал плечами.
– Кому? Козлову?
– Ну, все-таки...- Царев вздохнул, вытащил платок и снова промокнул лысину.
– Ты сегодня летишь на Кенигсберг, - сказал он, не спрашивая, а утверждая.
Капитан поднял на него глаза. "Кажется, из всего полка о моем полете я знаю меньше всех остальных", - подумал он, усмехнувшись. Царев сложил платок и сунул в карман.
– Послушай, открыл бы ты дверь, а? У тебя тут задохнуться можно от дыма.
Капитан поднялся. Пока он ходил к двери. Царев сопел и потихоньку чертыхался.
– Это как - нибудь связано со станцией?
– спросил он вдруг.
– Что?!
– удивился капитан.
– Каким образом?
– А таким - разозлился Царев.
– Если разные козловы на каждом перекрестке кричат, что ты виноват в гибели стрелка и штурмана, то тут даже и штаб может задуматься... Почему именно тебя сейчас посылают на Кенигсберг? Почему нельзя подождать, пока придет новая техника? Ведь обещают со
– Есть приказ, - сказал Добруш.
– Вот именно, есть приказ. Но почему не посылают другого? Меня, например?
– Это говорит Козлов?
– И не один он.
– Ладно, - сказал капитан.
– Стоит ли обращать внимание на то, что говорят по глупости...
– А может, и не по глупости. Может, так оно и есть. Ты подумал?
На трубке было выжжено: "Дарю сердечно, чтоб вместе быть вечно". Трубку подарила ему Мария в день свадьбы. Вечность продлилась три года. "Проклятые болота, - говорила она.
– Проклятые леса. Проклятые самолеты". И однажды, когда он вернулся из полета, ни Марии, ни дочери Зоси не оказалось дома. Мария не хотела огорчать его прощанием...
Добруш потрогал пальцем трубку. Обычно надписи делают на фотокарточках. "Дарю сердечно, помни вечно". Кажется, так.
– Что ты намерен делать?
– спросил Царев.
– Да не молчи ты как кол, господи Боже мой!.. Капитан оторвал взгляд от трубки.
– Выполнять задание. Царев поднял руки.
– Выполнять задание!
– заорал он.
– Ну, конечно! Конечно, выполнять задание! Как? У тебя есть экипаж? Есть машина? Да разве только в этом дело! Вспомни о первых трех самолетах. Они были вполне исправны, но и они... Добруш покачал головой и усмехнулся.
– Сегодня я только тем и занимаюсь, что вспоминаю.
– Он еще смеется!
– Царев вскочил с табуретки и с негодованием схватился за фуражку.
– Вставай!
– потянул он капитана за рукав.
– Идем к полковнику! Мы расскажем... Мы добьемся, чтоб приказ отменили! Пусть они не воображают...- он погрозил кулаком.
– Это обреченное задание. Пусть они...
Капитан отвел руку Царева.
– Не надо так волноваться. Серафим Никитич. И идти никуда не надо. Полковник дает мне хороший экипаж, да и пойду я в составе группы...
– Это не имеет значения!
– крикнул Царев в запальчивости.
– При чем тут группа, если ты не сможешь вер- нуться?!
– Я вернусь.
Царев выпрямился и с минуту с изумлением смотрел на капитана.
– Вернешься? Из такого полета?!
– Другие возвращаются.
– Не на таких машинах!
– Моя машина не так уж плоха. Да и... видите ли, все не так просто. Я вовсе не хочу, чтоб приказ отменили.
– Что ты такое городишь?!
– разозлился Царев.
– Как - не хочешь?
– Я полечу на Кенигсберг, - сказал капитан.
– Не стоит больше об этом говорить.
Царев застыл с открытым ртом. Вид у него был как у ребенка, которому показали блестящую игрушку и тут же отняли ее.
– Но ведь у тебя... Послушай, может, я мог бы слетать вместо тебя? проговорил он почти жалобно.
– У меня неплохой экипаж, да и машина получше... Зачем тебе ломать шею?
– Я ничего не сломаю, - сказал капитан, - И потом, есть еще одно обстоятельство..,
– Какое? Капитан вздохнул.