Одиночный полёт
Шрифт:
Добруш похлопал рукой по одеялу на варах, приподнял подушку. Фуражки нигде не было.
– Вылечишь зверюгу... как же. Доктора три раза драли.
– Не помогло?
– Укоренился.
– Плохо дело, - повторил капитан. Рогожин тяжело вздохнул.
– Василь Николаич?, а Василь Николаич...- сказал он после молчания.
– Вам надо поглядеть левый мотор.
– Что там еще?
– недовольно спросил Добруш.
– Сбрасывает обороты.
– Знаю. Я проверял вечером.
– Сейчас он сбрасывает почти сто пятьдесят, - тихо сказал старшина.
Капитан
– Зажигание проверили?
– Все проверили, Василь Николаич. Дело не в том. Капитан сдвинул брови.
– А в чем?
– Мотор после второй перечистки.
– Правый тоже после второй перечистки. Старшина тихонько вздохнул.
– Это правда, Василь Николаич. Только в нем не взрывалось полтонны железа. Добруш поморщился.
– Ну, это преувеличение.
– Не, Василь Николаич, - покачал тот головой.
– Не преувеличение. Вы посмотрели бы, какая там была каша после...
– Да, да, - нетерпеливо сказал капитан.
– Это большое упущение с моей стороны. Впредь буду внимательнее.
О том, в каком состоянии был мотор, когда он посадил машину, капитан знал не хуже Рогожина. Они вместе проверяли его, и Рогожину не стоило говорить об этом. Старшина смутился.
– Простите, Василь Николаич...
– Прощаю, - буркнул тот.
– Что вы предлагаете? Старшина сдвинул стоптанные каблуки, втянул, насколько это было возможно, перевалившийся через ремень живот и приложил руку к пилотке.
– Товарищ командир, предлагаю выбросить мотор в металлолом.
– Так...
Наконец Добруш вспомнил, что оставил фуражку в штабе. "Этого еще не хватало, - подумал он с раздражением.
– Сегодня я делаю глупость за глупостью. Если мотор сбрасывает сто пятьдесят оборотов, то никакой штурман не поможет. И можно обойтись без фуражки". Он потер рукой лоб.
– Ладно. Сейчас посмотрим.
6
Самолеты стояли на опушке березовой рощицы, Еще несколько дней назад здесь было тридцать семь машин, внушавших уважение своим грозным видом. Сейчас их осталось всего шестнадцать - усталых птиц с покалеченными крыльями, пробитыми фюзеляжами, обнаженными моторами. И аэродром оказался непомерно велик. Од превратился в огромную пустыню.
...Это случилось в тот день, когда они бомбардировали станцию. Самолет только успел приземлиться, как в воздухе раздался гул моторов. Добруш, помогавший санитарам выносить из машины штурмана со стрелком, сначала не обратил на это внимания: может, возвращается задержавшееся звено. Потом что-то словно кольнуло его, и он обернулся. С востока, из-за кучевого облака, звена за звеном выплывали черные косокрылые "хейнкели".
Добруш бросился в кабину бомбардировщика. Обламывая в спешке ногти, пристегнулся к сиденью и запустил моторы. Он еще успел заметить, как справа, слева от него тоже забегали летчики, бросились к машинам, - и дал двигателям полные обороты. Не разворачиваясь, прямо со стоянки он начал разбег поперек поля. За ним потянулось еще несколько самолетов. А "хейнкели" уже совсем рядом. Он был в воздухе, когда первая волна от взрыва
...Добруш со старшиной прошли по стоянке мимо темных масляных пятен, расплывшихся там, где раньше находились машины, мимо красных противопожарных щитов с ненужными теперь ведрами и лопатами, мимо ящиков с песком, в которых валялись еще не успевшие почернеть окурки. Когда-то все это имело смысл. Но хозяев не стало, и ящики, щиты, пятна, забытые ведра казались теперь непужными и странными - вещи, утратившие связь с человеком.
– Металлолом... а мне говорят - ремонтируй, - проговорил старшина, задыхаясь и старательно обходя баллоны с кислородом.
– Нельзя ремонтировать то, что никакому ремонту не подлежит, Василь Николаич. Вот чем это кончается, когда думают не головой, а задницей.
Капитан вытащил из кармана трубку и, не зажигая ее, сунул в зубы. Потом внимательно поглядел на Ро- гожина.
– Что это с вами, старшина?
– Василь Николаич, нельзя вам лететь на такой машине!
– Кто вам сказал, что я лечу?
– Незачем мне говорить, - угрюмо возразил тот.
– Я не слепой.
– Гм...- сказал Добруш. Он поспешно похлопал по карманам и, достав спички, прикурил.
– Кажется, зуб у вас перестал болеть?
Старшина на мгновение приостановился и посмотрел на капитана с укором.
– Ну зачем вы так, Василь Николаич?
– спросил он.
– Мы ж не дети. Добруш положил руку ему на плечо.
– Мир устроен немножко хуже, чем нам хотелось бы, правда?
– Он вздохнул. Не сердитесь, старшина. Я не хотел вас обидеть.
Несколько минут они шагали молча. Потом капитан спросил:
– Пулеметы в порядке?
– В порядке.
– Баки?
– Тоже. Все остальное в порядке. Все, кроме моторов. Так что можете считать, что все не в порядке.
– Ладно, ладно, - проворчал капитан.
– Это я уже слышал. Не нужно вам так много повторять одно и то же.
Вчера вечером, когда он проверял самолет, дело не казалось таким безнадежным. Правда, тогда и приказа лететь на Кенигсберг не было. "Обреченное задание"...
– Глупости, - пробормотал Добруш.
– Что вы сказали?
– встрепенулся старшина.
– Так, ничего.
Машина находилась в самом конце стоянки. Четыре дня назад, когда Добруш посадил ее, это была груда металлолома. Когда самолет коснулся земли, левая консоль отлетела. В крыльях же и фюзеляже было столько дыр, что капитан и считать их де стал.
Сейчас самолет уже походил на боевую машину. Крылья были отремонтированы, дыры в фюзеляже залатаны, установлен пулемет стрелка. Возле машины сновали механики.
– Проверните винты, - сказал капитан старшине.
– Прокопович, с мотора!
– крикнул тот механику, сидевшему верхом на левом капоте.
– Провернуть винты!
Солдат скользнул вниз. Добруш поднялся в кабину и положил руку на секторы газа.
Уже по тому, как вяло взял левый мотор первые обороты, капитан понял, что он сдал окончательно. На всякий случай Добруш прогнал его и на других режимах, но мотор начал чихать и захлебываться.