Одинокая звезда
Шрифт:
– Всего только половина седьмого. Часа полтора у нас еще есть?
– Ну часик.
Они пошли в кафе, посидели там, потом медленно прошлись в полном одиночестве по аллеям парка. Дождь лил как из ведра. Маринка представила тревогу родителей, поглядывающих на темные, залитые струями дождя окна, и заторопилась домой.
Они дошли до середины двора и остановились под старым кленом. Фонарь над ее подъездом не горел – лампочку опять разбили мальчишки. Они регулярно разбивали ее и почему-то не трогали у соседнего, где жили Гена и Лена. Там сияла «кобра», да так ярко, что освещала весь двор.
Дождь ненадолго перестал. Они сложили зонты. Он взглянул на ее напряженное лицо и притянул за поясок к себе. Она стояла, бессильно опустив руки, и испуганно смотрела на него. Он обнял ее и коснулся губами ее сжатых губ.
Совсем девочка! – подумал Дима.
Даже нецелованная. Как приятно!
– Мариночка, а зачем же поджимать губки? – спросил он, любуясь ее смятением. – Я же именно их поцеловать хочу. И зажмуриваться не обязательно – это совсем не страшно. Ну-ка, давай еще раз попробуем.
Он снова притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы, которые она теперь перестала прятать. Но, заглянув ей в глаза, увидел, что они полны слез.
– Мариночка, а почему эти самые прекрасные в мире глазки вот-вот заплачут? Тебе неприятно? Тогда скажи – я не буду.
Он ужасно расстроился, до того, что чуть сам не заплакал. Как ее понимать? Думал, она будет рада.
– Дима, ты меня любишь? – дрожащим голосом спросила Маринка.
– Конечно, люблю! – уверенно воскликнул он. – А почему ты спрашиваешь?
– Я думала: сначала в любви объясняются, а только потом целуют, – не глядя на него, прошептала она. – А у нас все наоборот.
– Так вот в чем дело! Но разве поцелуй не означает признание в любви? Я люблю тебя, очень люблю – не сомневайся! – У Димы просто камень с души свалился. Значит, она все же влюблена, как он и думал.
– Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю! – повторял он, целуя ее в мокрые щеки, губы, лоб. – Не плачь, пожалуйста, все будет так, как ты захочешь. Мы всегда будем вместе.
Успокоившись, она сама привстала на цыпочки и, вытянув губы, неумело поцеловала его. Потом он ее. Потом снова она. Потом они обнялись и долго стояли, наслаждаясь чудесными мгновеньями. Расставаться не хотелось никак.
Наконец, Маринка опомнилась. Подняла голову и с ужасом увидела в освещенном кухонном окне силуэт отца.
– Все, Дима, сейчас он меня убьет, – пробормотала она. Губы не слушались ее, так нацеловалась. – Димочка, я побегу, ладно? Созвонимся. – И, высвободившись из его объятий, понеслась наверх.
Дверь открыла мать. Не говоря ни слова, она ушла на кухню. С видом, не сулившим ничего хорошего, в коридор вышел отец.
– Кто он? – грозно спросил отец, и у Маринки от страха подкосились коленки. Он все видел. Что сейчас будет! Точно убьет.
Ну и пусть! Она вдруг разозлилась. В конце концов, ей семнадцатый год. Она уже не маленькая девочка, которую ставят в угол. Она влюблена и имеет на это право.
– Мой знакомый! Из сорок седьмой школы. А что? – с вызовом спросила она.
– Как его зовут? И кто его родители?
– Дмитрий Рокотов. Папа полковник, как ты. Только еще не в отставке. Мама завуч в его школе. И я его люблю – так и знай!
– А не рано ты начала этим заниматься? Может, сначала хоть в институт поступишь?
– Ничем таким я не занимаюсь! – У Маринки от возмущения на щеках выступили красные пятна. – И в институт поступлю, можешь не сомневаться. Он, кстати, тоже туда собирается. Лучший программист города. Победитель олимпиады, между прочим.
– Митя, иди сюда, – позвала мать из кухни. – Оставь ее в покое. Раздевайся, дочка, небось, вся промокла.
– Ничего я не промокла, я же с зонтом.
Маринка разделась, прошла в свою комнату и выглянула в окно. Он стоял на том же месте и, задрав голову, смотрел на ее окна. Счастливо засмеявшись, Маринка постучала в стекло и помахала ему рукой. Он послал ей воздушный поцелуй и только тогда пошлепал по лужам к воротам. В душе у него все пело.
«Какая чудесная девушка! – радовался Дима. Чистая, как росинка. Повезло мне. Теперь такая девушка редкость. Буду с ней встречаться. А потом, может, и женюсь. Надо ее с мамой познакомить – она в людях разбирается, как никто другой. Если одобрит, точно женюсь. Года через три. Или два».
А у Маринки зазвонил телефон.
– Мой совет: до обрученья не целуй его, – голосом Мефистофеля пропел Гена. – Ну, как ты? Вся в процессе?
– Подглядывал? – взмутилась Маринка. – Как не стыдно!
– Зачем подглядывать? Я любовался открыто. Вы же стояли, как на сцене. А все жильцы – как на галерке. Сплошной театр! Ну давай, рассказывай.
– Гена, все замечательно! Он мне в любви объяснился. Представляешь?
– Сам объяснился? Как это было?
– Ну, он меня поцеловал, а я спросила: «Ты меня любишь?» А он сказал: «Ну конечно, люблю, очень люблю!» И еще повторил: «Люблю, люблю, люблю!»
– Значит, напросилась.
– Гена, ну зачем ты так? Все настроение испортил. Почему напросилась? Я же его за язык не тянула. Он говорит: раз целую, значит, люблю.
– Ничего это не значит. Целовать – это одно, а любить – совсем другое. Мало ли кто кого целует.
– А ну тебя! Тебе просто завидно – вот что я тебе скажу. Он меня любит – я в этом уверена. Ты бы видел, какое у него было счастливое лицо.
– А он тебя не спросил, любишь ли ты его?
– Нет, а зачем? Это же и так видно.