Одинокие боги
Шрифт:
Попроси его как-нибудь рассказать тебе об этом. Он знает множество удивительных вещей, может с точностью изобразить тебе звон колоколов старинного храма, топот слонов, говор священников, созывающих людей к молитве, и многое, многое другое.
Твой отец может порассказать такие вещи, о которых ты вряд ли когда-нибудь слышал или услышишь. Я стал однажды свидетелем — тебя, конечно, еще и на свете не было — как школьники бежали за ним следом, глядя на него с нескрываемым изумлением. А все потому, что один из этих школьников
Посмотри на индейцев, как они живут. Ты можешь, конечно, сказать, что они достигли не многого. Но о чем они думают? Каковы их познания? Что хранит их память? Что они считают для себя важным?
В представлении индейцев существует какая-то иная гармония жизни, нежели мыслим себе мы. Не знаю, в чем она заключается, но многие народы, очевидно под влиянием обстоятельств и времени, уже потеряли ее, другие — постепенно теряют. Подражая жизни белых, утрачивая эту гармонию, индейцы лишаются несравненно большего, чем приобретают...
Во двор въехал отец: на какое-то мгновение он показался мне вдруг по-прежнему сильным и здоровым, но спешился, однако, очень медленно и осторожно.
— Я распрягу лошадей, Зак, — крикнул Питер. — Заходи в дом, справа от двери, как войдешь, на столе отыщешь свечку.
В доме было три комнаты: две небольшие спальни и просторная квадратная столовая, служащая одновременно кухней, единственным украшением которой был огромный камин. Вся обстановка — стол со скамьями по бокам камина да два стула. Один стул был очень странным, — громадный, превосходящий по размеру почти в два раза все стулья, какие мне когда-либо приходилось видеть.
Отец остановился, зажег свечу и, держа ее в руке, опустился на этот стул. Неверное, дрожащее пламя осветило пол, сделанный из каменных плит разной величины, но подогнанных друг к другу с удивительной точностью и, как я понял, без применения скрепляющей извести.
— Здесь, на Айджью Каленте, практически нет ничего, — войдя в дом, объяснял Питер. — Только горячие источники, к которым индейцы ходили несколько тысячелетий подряд. Есть недостроенный постоялый двор. Теперь там размещается маленький склад и почтовая контора. Почта приходит иногда ежемесячно, но чаще — в два месяца раз.
В деревне живут несколько белых и индейцы, в основном кахьюллы. Они называют себя ка-ви-йя. Некоторые зовут их еще Айджью Каленте — по названию деревни. Многие из них возвратились назад, в горы Санта-Росас.
Они знают тебя, Зак, и настроены очень дружелюбно. Уверен, никто из них не причинит вам вреда. Пока вы будете жить в этом доме, весьма вероятно, никто не станет и докучать вам.
— Какова история этого дома? Он очень искусно построен, но почему в нем никто не живет? — поинтересовался отец.
— Лучше этого дома, Зак, ты не найдешь нигде в округе, даже в самом Лос-Анджелесе. Конюшня поставлена так же добротно, как и сам дом. Рядом источник с холодной водой, которая стекает в каменный бассейн, сделанный теми же искусными руками. Ты прав, вот уже много лет здесь никто не живет. Считается, что в этом доме поселились злые духи. Но твои друзья-индейцы, Зак, полагают, ты достаточно сильный и вполне сможешь тут обитать вместе с сынишкой.
Буркин вышел за дверь и перенес наши упакованные одеяла.
— Питер, — растрогался отец, — уж и не знаю, как тебя благодарить.
— Благодарить меня? Ты уже сделал это, Зак, много лет назад, когда спас меня от гризли. — Буркин повернулся ко мне. — Знаешь, малыш, меня разорвали однажды страшные когти этого свирепого зверя, и я уже готовился к смерти, когда вдруг появился твой отец. Он убил этого хищника, меня принес на себе в лагерь, ухаживал за мной, пока я не начал вставать. А пролежал я больше месяца... Твой отец, малыш, бросил все свои дела и заботился обо мне, как о малом ребенке — ведь я на первых порах был совсем беспомощным...
Питер стал собираться обратно, и я вышел проводить его. Небо начинало светлеть. Без лишних слов он вскочил на лошадь, кивнул мне, и через несколько мгновений на белом фоне песчаных дюн промелькнула на лошади вдаль темная фигура Буркина.
Я вернулся в дом, увидев, что отец лег и, судя по его ровному дыханию, уже спал. Хотя я и прободрствовал остаток ночи, усталости не чувствовалось вовсе.
Что же произошло с этим загадочным домом, думал я. Почему никто не захотел в нем жить?.. Снова и снова мой взгляд невольно обращался к огромному стулу. Может быть, причина заключалась в этом стуле? Может быть, его устрашающе громадный вид заставлял людей бежать отсюда прочь?..
Все в доме было сделано с большой выдумкой и изобретательностью. При свете занимающегося утра я увидел шкаф и полки — в темноте их не заметил. Выточенные из дерева и так же идеально подогнанные, как каменные плиты на полу, они отличались добротностью и наводили на мысль о мастерстве того, кто их делал. Часть дома была старой. Крыша над нею перекрыта заново, пристроены новые стены, пробито окно.
Позади дома, во дворе, кроме стойла, был еще и загон, в котором стояли две лошади, оставленные нам добрым Буркином.
Револьвер отца с кобурой висел под рукой на спинке стула, рядом с винтовкой и ружьем. Дверь в спальню завешена одеялом. На цыпочках я вышел из комнаты, опустив его и боясь побеспокоить отца, измученного событиями последних дней.
Теперь это был мой дом. Надолго ли, кто знает. Но мне не надо пока было ехать к злому старику в Лос-Анджелес, которого я по-прежнему страшно боялся.
На столе я заметил оставленный Питером ломоть хлеба и нож. Подойдя, я отрезал тоненький кусочек. Так с хлебом в руках я подошел к входной двери и выглянул во двор.