Одинокие боги
Шрифт:
Папа сказал однажды маме, что она не выздоровеет в том климате, где мы жили последнее время, что надо непременно возвращаться в Калифорнию, где она быстро поправится. Но мама не хотела и слышать об этом, ответила, что его могут там убить.
Отец возразил: «Ты думаешь, я так просто позволю это сделать?»
«Нет, — сказала мама, — но ты можешь убить его, что тоже плохо».
Иногда ночью, думая, что я сплю, они разговаривали обо мне, беспокоились, что будет со мной, когда они оба умрут. В это время папа тоже заболел, и маме было об этом известно. Потом умерла мама...
— Когда это было?
— Мне, кажется, было пять лет. Я точно не помню, мы жили тогда в Кентукки...
Несколько минут я не мог произнести ни слова, только вспоминал последние длинные чудесные дни, когда мы любовались вместе с ней зелеными пастбищами, обнесенными белым забором, прекрасными резвящимися там лошадьми. Мама много говорила со мной в те дни. Я думаю, она хотела как можно больше рассказать мне, прежде чем...
Тетя Елена сидела очень тихо, ловя каждое мое слово. Иногда ее глаза наполнялись слезами, а губы начинали дрожать, но она не произнесла ни слова, не прерывала меня.
— Кто-то рассказал нам, что жена мистера По тоже умерла. После смерти мамы две лошади, которых тренировал отец, победили на скачках, и хозяин, как обещал, дал ему часть выигрыша.
То был очень влажный дождливый год, отцу стало хуже, он вынужден был оставить работу, и мы поехали на запад.
— Знаю, — сказала тетя Елена, помолчала, взглянув на меня. — Спасибо тебе, Иоханнес, за рассказ. Я рада, что твоя мама была счастлива все эти годы. У нее был твой отец, а у них обоих был ты... Мне пора возвращаться. Если я тебе понадоблюсь, пожалуйста, пришли ко мне мисс Нессельрод или сеньора Финнея. И еще, прошу тебя, будь осторожен. Я ничего не могу с ним поделать. Понимаешь, ничего. И он пока ничего не знает, — мне стало бы известно об этом. Он по-прежнему думает, что ты умер, и даже иногда поговаривает о возвращении в Испанию.
Ты должен, Иоханнес, стараться избегать всяких стычек с кем бы то ни было. Из разговоров женщин о драке, происшедшей в школе, я узнала о мальчике по имени Иоханнес, живущем в доме мисс Нессельрод. Знала, что она ехала сюда, на запад, в одном фургоне с твоим отцом, а мистер Финней помогал в этой поездке сеньору Фарлею...
Тетя Елена уже направилась было к двери, но Джакоб внезапно остановил ее.
— Подождите, мадам. Я выйду первым и посмотрю вокруг.
Через минуту он вернулся.
— Все в порядке!
В дверях тетя Елена неожиданно остановилась и поцеловала меня в лоб, смутившись. Потом, не прощаясь, шагнула за порог и тотчас растворилась в темноте.
Мисс Нессельрод подошла ко мне, обняла за плечи.
— Думаю, она очень любит тебя, Ханни, наверное, так же, как любила и твою маму.
— Но ведь она совсем не знает меня.
— Она видит в тебе твою маму. У донны Елены нет собственных детей, и твоя мама была для нее как родная дочь. Теперь ее заменишь ты.
— Она очень красивая леди.
— Да, красивая. И, знаешь, она очень рисковала, придя сюда сегодня вечером. Если твой дед узнает, что она уходила из дома и встречалась с тобой, он будет разъярен. И может посадить ее под замок.
— Он сделал бы и такое?
— Наверняка сделал бы.
Ночью я не мог заснуть, все размышлял о донне Елене. Чем-то она напоминала мисс Нессельрод, но в чем-то и разительно отличалась от нее. По-английски она говорила прекрасно, хотя и с небольшим акцентом. Я поймал себя на мысли, что мне нравится думать о ней, наверное, потому что она моя родственница и у нас с ней течет в жилах одна кровь.
И еще во мне росло какое-то странное нетерпение, страстное желание увидеть пустыню и горы. Где сейчас Франческо? Не забыл ли он меня?
Меня сжигало стремление увидеть снова те дикие места, росла тоска по чему-то неясному, о чем шелестел ветер. Я не мог разобрать в этом шелесте слов, но знал, что они призывают меня обратно, — туда, где по ночам слышится тоскливый вой койотов, беседующих с луной, и где огромные кактусы протягивали к небу свои усталые руки.
Но я не мог вернуться назад. Пока не мог. Отец хотел, чтобы я ходил в школу, а мисс Нессельрод спрашивала меня, кем я хочу стать. Полагаю, она руководствовалась не простым любопытством и хотела заставить меня задуматься об этом серьезно, стремилась, чтобы я заставил работать свои собственные мозги.
Утром я пошел вместе с мисс Нессельрод в книжную лавку помогать ей. Мимо нас проскакали на прекрасных лошадях с седлами, отделанными серебряной тесьмой, два калифорнийца. Они почти одновременно подняли свои сомбреро, грациозно поклонившись мисс Нессельрод, и я с завистью поглядел им вслед.
Лошади, можно сказать, буквально танцевали в дорожной пыли, везя на своих спинах двух великолепно одетых красавцев. На солнце сияли начищенные шпоры. Никто в мире не ездил так красиво на лошади, как калифорниец! В этом я уже убедился.
— Какая жалость! — неожиданно воскликнула мисс Нессельрод, тоже глядя вслед этим двоим.
— Почему? — изумился я.
— Их мир уходит, и уходит очень быстро, Иоханнес. Они владеют огромными участками земли, они хорошо живут, ни о чем не беспокоясь, почти не работают на своих конюшнях, танцуют фантанго на балах, флиртуют с девушками и не думают о завтрашнем дне. Им достаточно того, что сегодня светит солнце, что у них расшитая золотом и серебром одежда и великолепные лошади. Они не понимают, что на смену их миру приходит другой. А их...
— ...Уходит? — продолжил я ее мысль.
— Да, Иоханнес, именно уходит. Перемены неизбежны! И они почти уже на пороге: сюда пришли бостонцы.
Глава 24
— Не понимаю, — недоумевал я.
— Все очень просто. Калифорнийцы прекрасные люди, дружелюбные и по-своему деликатные. Очень любят детей. Но почти никто из них никогда не имел дело с деньгами. Все, что им необходимо, они получают благодаря обмену между собой, обмену с индейцами или охотниками.