Одинокий голубь
Шрифт:
Сам Ксавье, можно сказать, был в Лоунсам Дав монополистом по части аккуратности. Он круглый год ходил в белой рубашке, раз в неделю подстригал усы и даже носил что-то вроде бабочки — если быть точным, завязанный бантиком шнурок от ботинок. Дело в том, что какой-то ковбой свистнул последнюю настоящую бабочку Ксавье, решив, видимо, с ее помощью пленить девчонку. Поскольку шнурок был недостаточно жестким и концы его свисали, он только делал еще более меланхоличным вид Ксавье, который и без шнурка был печальнее некуда. Ксавье родился в Новом Орлеане и оказался в Лоунсам Дав по той простой причине, что кто-то убедил его, что Техас — край больших возможностей. Хотя он скоро обнаружил, что это не
— Добрый вечер, друг мой, — Август произнес это с максимальной серьезностью, поскольку Ксавье обожал официальность.
В ответ Ксавье коротко кивнул. Трудно было обмениваться любезностями, когда Липли находился в экстазе.
Диш сидел за столиком с Лореной, пытаясь уговорить ее принять его в кредит. Хотя Дишу было всего двадцать два года, он носил длинные, как у моржа, усы, делавшие его намного старше и придававшие ему некоторую торжественность. По цвету усы ушли от желтого, но не пришли к коричневому — как у собак в прерии, подумал Август.
Лорена сидела со своим обычным отсутствующим видом. Ее пышные и мягкие белокурые волосы разительно отличали ее от большинства местных женщин, чьи волосы напоминали бечевку, которой затягивают седла. Несколько впалые щеки придавали ей особое очарование. Август по опыту знал, что женщины со впалыми щеками опасны. Его обе жены отличались пухлыми щечками, но не обладали достаточной устойчивостью в отношении местного климата. Одна умерла от бронхита на второй год после замужества, вторую унесла корь через семь лет. Лорена очень напоминала Августу Клару Аллен, которую он больше всех любил, да и продолжал любить. Только Клара всегда смотрела прямо и с интересом, тогда как взгляд Лорены уходил в сторону. И все равно что-то в ней напоминало ему Клару, которая предпочла выйти замуж за надежного торговца лошадьми.
— Черт возьми, Диш, — сказал он, подходя к столу. — Вот уж не ожидал увидеть тебя не у дел в это время года.
— Одолжи мне пару долларов, — попросил Боггетт. Не пойдет, — ответил Август. — С чего бы это мне давать в долг бездельнику? Тебе бы сейчас перегонять скот.
— Я как раз на той неделе и собираюсь этим заняться, — проговорил Диш. — Одолжи мне два доллара, я тебе осенью отдам.
— Если ты не потонешь, не попадешь под копыта или тебя не повесят за то, что ты кого-нибудь пристрелишь, — заметил Август. — Нет уж, сэр. Слишком рискованно. К тому же ты ведь хитрец, Диш. Скорее всего, у тебя эти два доллара есть, ты просто не хочешь их тратить.
Липпи закончил концерт и присоединился к ним. На нем был коричневый котелок, который он подобрал по дороге в Сан-Антонио несколько лет назад. Или его сдуло с головы кучера почтовой кареты, или индейцы захватили какого-то странствующего коммивояжера и пренебрегли его шляпой. По крайней мере, объясняя причину своего везенья, Липпи придерживался именно этих двух версий. С точки зрения Августа, шляпа выглядела бы лучше, чем сейчас, если бы ее два года носило ветрами по прерии. Липпи надевал ее только тогда, когда музицировал. Если же он играл в карты или занимался своей дырой в животе, то зачастую использовал ее в качестве пепельницы и иногда забывал вытряхнуть пепел, прежде чем надеть ее снова на голову. На голове у него осталось всего несколько прядей волнистых волос, так что от пепла их общий вид не ухудшался, но это было лишь небольшой частью надругательств, которым подвергалась шляпа. Она часто служила Липли подушкой, и на нее было в разное время столько
— Она напоминает жвачку бизона, — говорил он. — Из шляпы не следует делать ночной горшок, знаешь ли. Я бы на твоем месте ее выкинул.
Липпи[от lip-губа] прозвали так потому, что по размерам его нижняя губа напоминала клапан пристежной сумки. Он мог заложить за нее достаточно пищи, чтобы протянуть месячишко. Как правило, губа жила своей собственной жизнью в нижней части его лица. Даже если он сидел тихо, разглядывая карты, губа колыхалась и извивалась, как будто на ветру. Оно и в самом деле так было. У Липпи что-то не ладилось с носом, так что он всегда дышал широко открытым ртом.
Неизбалованной Лорене потребовалось время, что бы привыкнуть к тем звукам, которые Липпи издавал при еде. Ей даже однажды приснился сон, будто какой-то ковбой подошел к Липпи и пристегнул его нижнюю губу к носу, как будто то был клапан кармана. Но ее отвращение не могло сравниться с возмущением Ксавье, который внезапно прекратил вытирать столы, подошел к Липпи и сорвал шляпу с его головы. Ксавье пребывал в плохом настроении, и все его лицо тряслось, как мордочка у пойманного в ловушку зайца.
— Позор! Я эту шляпу не позволять! Кто может есть? — сказал Ксавье, хотя никто даже и не пытался есть. Со шляпой в руке он обошел бар и выкинул ее за дверь. Когда-то, еще мальчиком, он работал посудомойщиком в ресторане Нового Орлеана, где столы были покрыты скатертями, что казалось ему признаком самого большого успеха. Каждый раз, когда он смотрел на грубые столы в «Сухом бобе», он ощущал себя не удачником. На столах не только не было скатертей, но их поверхность была настолько шершава, что, проведя по ней рукой, вполне можно было засадить себе занозу. К тому же столы были лишены приятной округлости, поскольку ковбои имели привычку обстругивать их ножами, так что со временем целые куски столов улетучились, и большинство их выглядели асимметрично.
У него самого имелась льняная скатерть, которую он вытаскивал раз в году, в годовщину смерти своей жены. Жена его была сволочной бабой, и он вовсе не тосковал по ней, но этот повод казался ему достаточным, чтобы использовать скатерть в Лоунсам Дав. Его жена, которую звали Терезой, третировала не только его, но и лошадей, и именно поэтому его упряжка взбесилась и свалилась в овраг, причем повозка приземлилась прямиком на Терезу. Во время ежегодного ужина в ее честь Ксавье еще раз доказывал, что он — настоящий ресторатор, умудряясь напиться и не пролить ни капли на скатерть. На эти ужины приглашался только Август, но и он приходил лишь раз в три или четыре года из вежливости. Эти ужины были не просто печальны ми и нелепыми, поскольку все в Лоунсам Дав вздохнули с облегчением, когда Тереза преставилась, но и слегка опасными. Август не отличался свойственной Ксавье аккуратностью при выпивке и к скатертям не испытывал такого же, как тот, уважения, так что знал, что, пролей он что-нибудь на эту бесценную тряпку, дело могло обернуться скверно. Не то чтобы ему пришлось бы пристрелить Ксавье, но вполне могла возникнуть необходимость как следует врезать ресторатору по маленькой башке большим пистолетом.
С точки зрения Ксавье, шляпа Липпи была последней каплей. Ни один уважающий себя человек не может позволить себе носить такую шляпу в его заведении, да еще к тому же если этот человек его служащий. Посему время от времени он срывал ее с головы Лип-пи и выкидывал за дверь. Может, ее съест коза, говорят, они и чего похуже жрут. Но козы шляпу игнорировали, так что Липпи всегда выходил и подбирал ее, когда вспоминал, что ему требуется пепельница.
— Позор! — повторил Ксавье уже несколько более веселым тоном.