Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
Развалились зимние ботинки.
На работе тоже неладно все, как-то вот одно к одному, и другое следом, и третье… а молитвы не спасали.
— После уже я поняла, что за меня Тасе заплатили, — монахиня присела на лавку, и места не осталось, Анне пришлось стоять, но так даже лучше. Она сомневалась, что смогла бы преодолеть брезгливость, до того грязною, заросшею гляделась келья. Аргус и тот хвост поджимал, будто брезгуя коснуться стены — Молодые и чистые всегда в цене были. Вот она и подыскивала кого… наши знали ее по приюту, верили. Да и то…
Кривые пальцы
Сдирали бляшки сухого гноя.
— Не скажу, что она солгала. За первую встречу мне заплатили пятьдесят рублей. В больничке я получала за месяц пять, и то была счастлива. А тут… я купила себе ботиночки. И кофту. И платье еще… после были другие. Платили уже меньше, но все одно… или целый месяц ковыряться в чужих ранах, возиться с гноем, слушать вопли. Некоторые могли и ударить, не видя в том особой беды. А тут… приятные мужчины. Вино. Свечи. Подарки… у меня появилась своя шкатулка. Ничего особо ценного в ней не было, все ж зачастую дарили пустячки, вроде шелковых чулок, но это была другая жизнь, в которую мне позволили заглянуть.
Это говорили не Анне.
Женщина, в которой сложно было отыскать хоть что-то знакомое, смотрела на распятие.
— И мне понравилось… кому бы не понравилось? Я… нет, я не бросила работу в больнице. Хотела, но… тогда пришлось бы признать, что я… продаю себя за деньги.
Вздох.
И смрад становится почти невыносим.
— Я не тратила… Открыла счет в банке. Понимала, что все это… что на время… я не хотела становиться проституткой, как другие. Я была осторожна. И со временем ограничила круг общения. Так сказать, общения… мои клиенты… мои друзья… мы привыкали друг к другу. Они поверяли мне свои беды, я… иногда рассказывала о своей жизни. Мне помогли найти квартиру. Крохотную совсем, сделанную из старой дворницкой, но отдельную, без старухи, которая вовсе сошла с ума. И ладно бы только, но… она не умела молчать, она кричала, обзывала нас потаскухами. Пусть мы и были ими, но…
…в той квартире Евлампия была если не счастлива, то близка к тому.
Дом принадлежал одному из постоянных друзей, человеку степенному, состоящему в браке и жену свою любящему, а потому старающемуся не докучать ей тем вниманием, которое ей неприятно. Он рассказывал и о жене, и о детях, которых он обожал, и о партнерах своих. С некоторыми устраивал встречи, и после, в благодарность, даже отписал Евлампии ее квартирку.
Другой был учителем, весьма падким до юных дев. Но порок он свой осознавал и боролся с ним, как умел. Он принес гимназическое платье и учебники, а еще розги, которыми пользовался весьма умело.
Он всегда платил вдвое против обыкновенного.
А еще учил.
— Вы, милочка, не думайте, если вдруг решите сменить профессию, то выправлю вам преотменнейшие рекомендации. Во многих хороших домах ищут, что компаньонок, что гувернанток…
Компаньонкой Евлампия себя не видела.
Гувернанткой и подавно.
Однако учиться училась. Для себя.
Еще один гость был в чинах, причем в немалых, он имел престранные привычки, которые Евлампия научилась удовлетворять, не выказывая при том ни тени брезгливости. Чем и заслужила немалую благодарность.
Счет ее полнился.
Сама она…
…о нет,
Конечно, все было далеко не так и радужно.
Бывало… всякое.
Болезнь, на лечение которой пришлось изрядно потратиться.
Сломанные ребра, когда отрекомендованный старым другом клиент вдруг впал в буйство.
Скандальная жена, выследившая супруга и пригрозившая жалобой в полицию. Тогда Евлампия всерьез испугалась, что лишится паспорта, но обошлось.
О беременности она узнала под осень. И сперва даже не поняла, что случилось, отчего вдруг ей так томно и печально, и желудок крутит, не способный удержать иную пищу, кроме овсянки, на воде вареной.
— Мне было двадцать пять. И работала я уже давно, — она поднялась и проковыляла к столу, толкнула деревянную миску, которая покачнулась и опрокинула огарок свечи. — Я знала, как избежать неприятностей, но… порой и самые лучшие средства не помогали.
Она погладила живот.
— К несчастью, когда я, наконец, сполна осознала, что происходит, срок был уже большим. И человек, к которому я обратилась, долго не желал браться… он ругал меня. Я сама себя ругала. После уговаривал родить и отдать. Я думала об этом. Беременность… понимаешь, на работе меня бы держать не стали. Там знали, что я не замужем. Кому нужны скандалы? Что до моих друзей, то… их привлекала я нынешняя, да и то мне стали намекать на возраст и спасало меня лишь умение да знание привычек. Беременность же вынудила бы их искать удовольствия в другом месте. Да, у меня имелись деньги, которых бы хватило на несколько лет. Но дальше-то что? Нет, я не могла себе позволить этого ребенка. Слышишь? Не могла.
Анна молчала.
Она отступила к самой двери, не столько потому, что боялась этой женщины, сколько из нежелания находиться рядом с ней. И пусть ее история в самом деле была обыкновенна, но…
— Он… взял тридцать рублей. Мой недельный заработок! Тридцать… и дал зелье, предупредил, что могут быть последствия. Но кто и когда о них думает?
Глава 31
Глава 31
…плод выходил долго. Он словно не желал покидать измученное болью тело Евлампии, а она сдерживала крики.
Она ненавидела себя.
И дитя.
И всех мужчин. Она… впервые, пожалуй, вспомнила о Боге, который воздает людям по делам их. И раскаяние, казавшееся искренним, не спасло.
Все закончилось на третий день. Ее тело исторгло плод, который Евлампия позже вынесла в выгребную яму. Сама же… ей понадобилось несколько дней, чтобы встать на ноги.
Крови шли.
Долго шли.
Она побледнела, подурнела, как-то будто разом постарев. И это не осталось незамеченным.
— Я все понимаю, дорогая моя, — сказал ей тот, который был при чинах, — но, прости, твое время ушло. Единственное, что я могу сделать для тебя, так это составить протекцию в хорошем месте.