Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
— Почему?
— Что-то… не заладилось.
Елена присылала открытки, на именины и еще на Рождество, но лишь потому, что было так принято. Изредка к открыткам прилагались письма, обыкновенные, написанные будто бы под диктовку гувернантки. Порой Глебу казалось, что у нее есть целая коробка с этими заготовленными загодя письмами, которые Елена отправляет, когда приходит время.
…как ты живешь?
…надеюсь, ты здоров. Молюсь за тебя. Я и супруг милостью Божьей тоже здоровы и пребываем в благоденствии, чего и тебе желаем.
Выходит,
— Ее муж пару месяцев, как умер, — Наталья подошла к столу, на котором возвышались бумажные горы. Она что-то искала, перекладывая листы с одной горы в другую и обратно. — Она тебе не писала?
— Нет.
— Она тебя боится.
— Меня?!
Вот уж кому не стоило бояться.
— Тебе она представлялась малышкой, но Елена была достаточно взрослой. Она многое видела.
…и в тот день уцелела не иначе, как чудом.
— И я понимаю, что ты хотел для нее счастливой жизни, что ты старался. И возможно, мне стоило бы подумать о ней, а не только о себе, но меж нами никогда не было особой близости, да и сомневалась я, что мое общество — это то, что ей нужно.
Письмо она нашла, отряхнула от прилипших песчинок и протянула Глебу.
Знакомый почерк.
Буквы бисерные, с завитушками, сами по себе украшение. И пахнет от письма сладко, духами. Этот запах уцелел среди прочих, и Глеб улыбнулся.
В последний раз он видел Елену на ее свадьбе. Незадолго до того, как вновь отправиться к границе, потому как только там он чувствовал себя спокойно. Кто знал, что этим разом все будет иначе. Впрочем, тогда, на свадьбе, Глеб не думал о границе. Он видел сестру такую невероятно счастливую, воздушную. И тогда ему показалось, что хоть кто-то да уцелел.
Ошибся?
Письмо было…
— Ты знала, что она оказалась в такой… ситуации? — тихо спросил Глеб.
…долги.
…разорение. Особняк, который пришлось продать. И недовольная родня, не желавшая принять в доме еще одну приживалку.
— Все к тому давно шло, — Наталья забрала лист. — Я отыщу ей тихую обитель…
— Это все, что ты готова предложить?
— Это все, что ей надо.
— Ты уверена?
Наталья сцепила руки.
— Я уверена, что это единственное, что я могу для нее сделать. И мы уже говорили. Она готова к тому исходу.
— Ей следовало написать мне.
— Говорю же, она тебя боится. Ты слишком похож на отца, — Наталья отошла к окну, и золотистый свет витражей лег на ее лицо. То вдруг показалось не пухлым, а болезненно одутловатым. — Все идет своим чередом, Глеб. Не надо сопротивляться.
— Как тогда?
Поджатые губы. И подтянувшийся подбородочек.
— Знаешь, что мне всегда было интересно? — Глеб прикинул, успеет ли обернуться за день. Должен… проклятье, свет или тьма, или все разом, но он не позволит обращаться с сестрой подобным образом.
Боится?
Пускай.
Ей вовсе не обязательно жить с ним.
И пусть себе живет.
Пусть и дальше шлет открытки свои и те нелепые пустые письма, поддерживая видимость родственной связи. А коль уж захочется ей уйти от мира, то не от безысходности.
— Почему вы молчали… или нет, если бы вы молчали, может, его и вышло бы остановить раньше. Но нет! Вы… матушка, ты… Аксинья, Слава… вы, как одна, твердили, что я лгу. Что я обижен на отца, поэтому и выдумываю несусветное. Вы выставляли меня даже не лжецом, а…
Боль заставила замолчать.
Острая игла в груди, которую, как ему казалось, Глеб давно извлек. Ан нет, сидит, никуда не делась.
— Ладно, в первый раз я подумал, что вы боитесь. Матушка за вас, а вы за себя. Я пытался убедить, но… сложно поверить, когда с проверкой приезжает старый приятель проверяемого, верно?
…от того первого раза остался привкус соли, которой его накормили, после заперев. Жажда — отличное наказание для глупого мальчишки.
— Я тогда едва не умер.
— Но не остановился.
…год… год, за который Глеб успел так далеко войти во тьму, что порой сам себе казался частью ее. А еще ему удалось дотянуться… тогда он почти поверил, что выйдет.
У отца ведь не только друзья имелись.
Кто же знал, что и врагам нужен повод. Веский повод. Куда более веский, чем слова капризного мальчишки, продолжающего уверять, будто бы родной отец способен…
— И вы снова промолчали… и в третий раз, когда… не важно. Почему, Наталья? Почему вы…
— Потому, что любили.
— Кого?
— Его, — Наталья коснулась щеки, смахнув невидимую слезу. — Мне жаль… мы пытались объяснить, но ты не готов был слушать. Не готов был принять. Он… теперь я понимаю, каким чудовищем он был, но там и тогда… он умел подобрать нужные слова… убедить… я была его девочкой. Драгоценной маленькой девочкой, которую он и только он умел любить правильно…
Боль расползалась.
Наверное, если здесь и сейчас Глеба разобьет приступ, то все для него закончится. Или в кабинете, или в тихой монастырской больнице, закрытой для людей посторонних.
О нет, ему обеспечат уход.
И за душу помолятся. Здесь весьма охотно молятся за душу. Что до тела, то кому оно надо, такое слабое?
— Он никогда не насиловал. Он убеждал. Мы были не жертвами, мы были его женами.
— Что?
— Перед тьмой… мне было десять, когда он надел кольцо…
— Я не помню, чтобы…
— Конечно, нет, глупенький. Ты… ты был его наследником, но и только. Если бы ты показал больше усердия, если бы занимался тем, чем следовало, а не тем, что тебя не касалось, мы бы все… и да, Глеб, я была счастлива! Там, тогда…