Одиссей, сын Лаэрта. Человек Космоса
Шрифт:
«…Если бы ты не сказал этого, я бы ударил. — Диомед повертел кувшин с вином, сделал глоток. Отер рот тыльной стороной ладони. — Я бы точно ударил. Ты хоть понимал, что говоришь?»
«Нет. Я не умею понимать».
Сонная рыба плеснула в реке. Звук неожиданно вознесся до небес: чутко шевельнулся Волопас, Плеяды разбежались к горизонту. Прервался хор цикад, и хриплое дыхание Диомеда вплелось в шорох листвы.
Комар сидел на лбу рыжего итакийца, безнаказанно жируя.
— А теперь скажу я. Потом, если захочешь, попробуй убить меня. Как угодно: по-настоящему, в спину, в лицо… если сможешь. Это ты собирал войска и являл собой пример истинного
Синий взгляд блестит дорогим, дороже золота, железом. Каленым в святом огне ярости. Как же он похож на свою мать, Диомед Тидид, герой без страха и упрека!
От этого только труднее.
— Вчера началась настоящая война. Наша, человеческая; не для славы — для победы. И что делает великий герой Диомед? Он штурмует Трою?! Нет, он взахлеб сражает ненавистных богов, а вокруг рукоплещут глупцы, забыв о распахнутых настежь воротах. Как же, герой! Богоравный! Сойдясь в бою с вражеским вождем, ты вдруг начинаешь с ним лобызаться, вопя о побратимстве! Ясное дело: наш дедушка с его дедушкой сто лет назад вино хлестал… И все смотрят! Приветствуют! А троянцы тайком перестраиваются, укрывая раненых в тылу. Мы уже в воротах, мы на стенах, но Гектор предлагает очередной честный поединок — кто лезет на рожон первым? Кто страдает во всеуслышанье, что жребий пал на Аякса?! И наконец: кто отводит войска назад, дабы не мешать святому бою?!
Вот сейчас: он или ударит, или…
Последние слова: наотмашь.
— Диомед, вчера мы могли взять Трою. И опять не взяли. Надо говорить: почему?
От моря тянуло дальней дорогой. Смолеными бортами, кожаной оплеткой канатов. Пляской дельфинов. Тени жались к перилам, боясь шевельнуться, искоса поглядывая на сурового Старика. Я сидел один, горбясь, не слыша шагов Диомеда; зная лишь, что сейчас он спускается вниз, к морю. К дальней дороге, ждущей малого толчка — рассвета.
Друг мой, я очень боялся тогда, что ты все-таки сорвешься со своего обрыва, в пенное безумие. Герой убивает предателя — это так красиво! Аэды слюной изойдут… К счастью, тебе было дано увидеть слюнявую ложь этой красоты. Ты молчал, вслушиваясь в рокот невидимой реки без берегов, как я вслушивался в тишину у предела; ты долго молчал, идя вместе со мной от лагеря родного к лагерю вражескому. Учился подкрадываться? Не знаю. Но когда мы изловили встречного лазутчика, ты первым предложил ему легкую смерть в обмен на сведения; получасом раньше, наверное, ты бы предложил ему свободу. И позже, когда ты в тишине резал спящих фракийских пелтастов [46] — дюжину? больше?! — пока я отгонял табун… Нас встречали, как героев, я глубокомысленно кивал, принимая хвалы, а тебя (помню!) все разбирал странный хохот, больше похожий на клекот орла над добычей. Едва Нестор, кряхтя и шумно восторгаясь крадеными конями, заявил, что нас обоих одинаково любит великая дочь Громовержца, Афина Паллада, — ты и вовсе заржал, состязаясь с вожаком-жеребцом. Я люблю тебя, Диомед, сын Тидея; мы, безумцы, должны держаться друг друга, если хотим, чтобы уцелел наш безумный, безумный, безумный мир.
46
Пелтаст — легковооруженный воин (от слова «пелта» — малый деревянный щит, обтянутый кожей). Чаще всего вербовались во Фракии; вооружались метательным копьем, жестяным шлемом на войлочном подбиве, кожаными поножами и кинжалом.
Нас было трое против Трои; стало — четверо.
Не так красиво звучит, зато надежней.
Я вернусь.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
АНТРОПОМАХИЯ [47]
47
Антропомахия — «война по-человечески» (греч.). Слово «антропос», то есть «человек, смертный», в «Илиаде» употребляется исключительно как антоним слова «бог».
СТРОФА-I
День, когда кричал малыш
Память ты, моя память!.. Кипящая кровь на руках.
Из покоя ночной террасы — в огонь.
…Грохот удара. Треск сдавшихся насилию ворот. Битва захлебывается рычанием; на миг вслушивается, с пеной на губах, чтобы взреветь с удесятеренной силой. Круша буковые доски, огромный камень расшвыривает защитников, а следом в проломе возникает светящийся от гордости Гектор. Мать-Ехидна! — он ведь и правда светится! Сквозь доспех! Боевой клич: до небес. В разбитые ворота: толпа. Навстречу ей: щетина копий — дыбом. Это гвардейцы-наемники Агамемнона. Это их строй: «вепрь». С кораблей и со стены градом сыплются стрелы, дротики, свистят камни, вылетая из пращей, — и кожей, сердцем, комом в глотке и ледышкой в животе Одиссей чует: все идет как надо. По-человечески. Главное: дождаться. Не упустить. Вовремя сжать пальцы, едва победа опрометчивой мухой падет в ладонь. Превратить ладонь в кулак. Ударить наотмашь. «Все идет как надо, — шепчет рыжий последнюю молитву, заклиная судьбу. — Мы отступаем, еще немного, и они будут у кораблей… еще капельку, еще чуть-чуть!.. Все идет как надо…»
Нет.
Это я промахнулся.
И все-таки: Одиссей, сын Лаэрта, как же тебе трудно сюда возвращаться!..
Убедить ахейцев в необходимости укрепить лагерь оказалось проще простого. Когда надо, я бываю очень убедительным. Особенно в последнее время. Диомед же вовсе не мудрствовал: нахмурился (вылитый дедушка-Зевс!), рявкнул на своих — и работа закипела. Патроклу вообще хватило намека: дуреющие от вынужденного безделья мирмидонцы вспыхнули муравьиным, прадедовским задором. Ров углубить? Вал поднять? Вместо частокола — стену?! С радостью!
Хоть какое-то дело!
Хитрюга Нестор все понял с полуслова. Ясновидец наш даже очередное знамение ему до конца истолковать не успел. Закряхтел, старичина, раскашлялся: враг в поле, совсем обнаглел! Вот-вот на нас грянут — все за работу, кому жизнь дорога! Оказалось: дорога много кому. Повозки к Идским лесам журавлями полетели. Словно не быков — ветер запрягли. А едва Аякс-Большой, надрывно зевая, обнаружил, что его участок обороны уже далеко не лучший… Гром, молния! Раненых и тех на вал выгнал. Верных прихлебателей — пинками. И сам живым примером: в одиночку такие бревна ворочал, что и впятером пуп надорвешь!
Редкий случай, когда геройство на пользу.
Трудятся богоравные. Бревенчатые стены пуще каменных: к небесам поднимают. Во рву колья прорезались, растут драконьими клыками. Башни, как грибы после дождя. Диву даюсь: солнце едва за полдень перевалило, а вдоль берега целая крепость выросла, насколько глаз хватает. Небось Посейдон с Аполлоном — и те дольше строили! Кстати, о великом: последним очнулся вождь вождей. Выбрался из шатра, сверкнул орлиным взором. Протер глаза; еще раз сверкнул. Носом длинным туда-сюда повел. Хотел было возмутиться: кто приказал?! Да, видать, раздумал… Нет, возмутился-таки: почему это у ванакта микенского стена ниже других? Почему без башен?!