Одиссея Георгия Лукина
Шрифт:
Другой был, наоборот, черным, маленьким, подвижным, чем-то напоминал черкеса. Он не говорил, а кричал.
– Вот эти? – заорал сразу же с порога Черкес. – Где ты набрал этих уродов? От них, как от быка молока! Ты посмотри на этого старика! Посмотри на его пузо! (Тихон Егорович подобрал живот и нахмурился). А это что за ребенок! Зачем вы привезли ребенка? Что у нас здесь, детский сад, а?
Черкес подбежал к Сундукову, надавил двумя пальцами ему на щеки, как делают с лошадью, когда хотят посмотреть ее зубы, и возбудился еще больше.
– Гнилой
– Ладно, ладно, – Чернобородый постучал ложкой по столу. – Давайте по порядку. Начнем с повара. Как тебя зовут?
– Тихон Егорович Завьялов.
– Так… Завьялов Тихон Егорович… Сколько годков?
– Сорок восемь.
– Что умеешь делать?
– Я повар.
– Еще?
– Ну… немного плотничаю… могу лечить как людей, так и животных. В разумных пределах, конечно.
– Иди-ка сюда.
Тихон Егорович приблизился к Чернобородому.
– Давай руку. Садись.
Они сели друг против друга, поставили локти правой руки на стол и стали играть в известную всем мальчишкам игру «кто кого положит».
Положил Чернобородый, хоть и с некоторым затруднением.
Все манипуляции с Тихоном Егоровичем произвели впечатление на присутствующих.
– Сколько? – спросил Аггей.
– Полторы, – ответил Чернобородый.
Все недовольно загалдели.
– Ты что, озверел?
– Ему уже за сорок!
– А брюхо какое!
– Сорок лет – бабий век, а у мужика – самый цвет. А брюхо порастрясется, – огрызался Чернобородый.
– Отдавай за восемьсот.
– Что?!
– Тыщу.
– Бери уж, так и быть, за тыщу двести. Попробовал бы с ними поцацкаться всю дорогу. А если бы накрыли?
– Эй, дядь! Покажи зубы.
Поднялся галдеж. Завьялов стоял посреди комнаты, скалил зубы и переминался с ноги на ногу. На его лице не было ни удивления, ни растерянности. Зато мы с Романом вовсю таращили глаза. Мы абсолютно ничего не понимали.
– Тыщу!
– Тыщу сто!
– Ну и жмот!
– Сам ты жмот!
– Чтобы я когда связался с этим делом! Да будь я проклят! Столько риска за тыщу! А он его будет сосать несколько лет.
– Ты попробуй его прокорми!
Сторговались на тысячу сто пятьдесят. Завьялов достался Аггею.
Следующая очередь была Романа. Сундуков приглянулся плешивому Михаилу и Кате. Между ними разгорелся торг. Торговались они очень своеобразно. Михаил сидел за бутылкой самогонки и даже не смотрел в сторону Сундукова. Лишь когда Чернобородый фиксировал повышение цены, он цедил сквозь стиснутые зубы:
– Врешь, не уйдешь… – и набавлял цену.
Катя же исследовал Сундукова, как врач пациента. Он щупал его, мял, заглядывал в рот, зачем-то дул в уши, и то довольно щелкал языком, то качал белой головой.
– Простудами часто болеет… простудами, – шептал он. – Семьсот.
– Семьсот пятьдесят! – тут же отзывался плешивый Михаил.
– Хватит баловать, – сердился Аггей. – Пусть возьмет человек. Тебе для забавы, а ему
Слова «для забавы» окончательно сразили Романа. Он и до этого не сводил глазе Кати, мысленно умоляя не отступаться от него, а теперь он без содрогания не мог слушать хрипения Михаила. То ли денег у плешивого было побольше, то ли им руководило упрямство, а не благоразумие, но Михаил набавлял цену не задумываясь, в то время как Катя все тщательнее ощупывал бедного Сундукова и все больше и больше делал паузы между цифрами. Вскоре стало ясно, что Сундуков достанется плешивому.
– Последний раз прошу – не балуй; – предупредил Аггей своего сына. – Без надобности он тебе.
– Найдем надобность, – криво ухмыльнулся Михаил, и в его глазах опять забился, как в первый вечер, волчий огонек.
– Правильно, Мишка! – закричал Черкес. – Бери! Самогонку гнать будет! Ишь морда, не доволен, мы ему покажем! Помнишь, как того ты вышколил! Ж… лизал!
– Дяденька, – взмолился вдруг Роман. – Ну, купите меня! Я весь здоровый! Я, честное слово, весь здоровый! У меня третий разряд по физкультуре. Зимой я на двадцать километров на лыжах запросто ходил!
Сундуков стал очень нескромно превозносить свое здоровье и свои спортивные достижения.. Он обещал работать, как зверь, рассказывал о своей выносливости, силе и в доказательство даже хотел выжать одной рукой за ножку табуретку. Но табуретка оказалась очень тяжелой и свалилась на голову Сундукову. Не знаю, как Тихону Егоровичу, но мне было стыдно за студента философского факультета. Несмотря на атлетические данные, Роман все-таки достался бы Плешивому, так как тот догнал уже цену до двух тысяч и, судя по всему, не думал отступать, но тут в дом вошел новый человек, и торг сразу прекратился. Вошедший был одноногим. Его угрюмое лицо с красными выпученными глазами повернулось к каждому и немного поморгало, запоминая.
– Ну, как улов? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – Есть что-нибудь… экзическое?
– Да как сказать, Михаил Карпович, – ответил Аггей.
– Дядька Михай… – вырвалось у Сундукова.
Одноногий даже не взглянул на него. Он подошел к столу, положил на него, не выпуская из руки, костыль и твердо налил себе водки.
– Студента вот торгуем, Михаил Карпович, – продолжал Аггей.
– Студент… гм… – Дядька Михай выпил и, медленно жуя огурец, уставился на Романа. – У тебя что, язва? Ты почему такой худой?
– Это… спортивная худоба… Так сказать, отсутствие лишних накоплений… У меня никакой язвы… Да вы же знаете меня, Михаил Карпович. Я студент, Роман Сундуков… к вам за солью ходил. Возьмите меня к себе, товарищ начальник. Я оправдаю доверие. Я, честное слово, оправдаю доверие! У меня третий разряд по физкультуре, товарищ начальник.
– Откуда ты знаешь, что я начальник?
– Так ведь сразу видно.
– Ишь ты… – Дядьке Михаю, видно, понравились слова Романа. – А что ты умеешь делать?