Одна беременность на двоих
Шрифт:
— Я думала, ты в футболке, — сказала она, не сводя взгляда с топорщащейся ткани бюстгальтера. — Залезай под одеяло.
Но сначала надо было снять джинсы. Я опустила руку на пуговицу и поняла, что сидя её не расстегнуть. Аманда стояла совсем рядом, и мне казалось, что я, если поднимусь с кровати, обязательно коснусь её живота, который вновь стал таким огромным, что складки кофты над ним разгладились. Тогда я подвинулась чуть в сторону, встала и смогла спустить джинсы, а потом села и стянула их с ног. Носки снимать я не стала, потому что чувствовала, что ноги у меня ледяные. К тому же,
— Так что про кино? — спросила я, поправляя под спиной подушку.
Казалось, Аманда забыла, о чём говорила до этого, и смотрела вниз, на свои руки, укутанные в джемпер. Прошла минута, может, даже две, в течение которых я боялась нарушить тишину и поток её воспоминаний. Наверное, слишком болезненных, чтобы их можно было так легко облечь в слова.
— Дай мне руку.
Аманда откинула мой джемпер в сторону и, закинув на кровать ноги, прилегла рядом на бок. Я без вопросов вложила руку в протянутую ладонь.
— Я читала книгу одного профессора из Нового Орлеана, который преподавал в местном универе что-то там про сексуальность. Когда он доходил до темы прикосновений, он вызывал на кафедру двух парней, и просил одного ласкать пальцами ладонь другого.
— Почему парней? — спросила я, вздрогнув, когда Аманда провела указательным пальцем по моей ладони.
— Из-за врождённой гомофобии. Парни старались просто чесать руку. А когда профессор просил разнообразить движения, то те, продолжая механически водить пальцем по ладони, отвечали, что стараются. Но некоторые всё же делали движения более медленными и тогда…
Аманда замолчала и стала медленно, едва касаясь кожи подушечкой пальца, чертить овал в самом центре моей ладони. Медленно-медленно, штрих за штрихом, то замедляя, то ускоряя движения. Моя ладонь словно зажглась огнём. Я чувствовала, как тепло растекается по пальцам, проникая в самые кончики, чтобы перелиться через край коротких ногтей. Тепло проникло и внутрь меня, чтобы жгутом скрутить низ живота, и я тут же вырвала руку, словно отдёрнула от раскалённой сковороды.
— И те парни тоже отдёргивали руку и, смущаясь, говорили, что у них нет контакта.
Я спрятала обе руки под одеяло и даже подтянула под себя ноги, словно черепаха, спасающаяся в панцире. Я в который раз прокляла желтоватый свет, заливающий комнату и высвечивающий моё раскрасневшееся лицо, и Аманда, будто читая мои мысли, сползла с кровати и прошла к двери, чтобы опустить кнопку выключателя вниз и погрузить комнату в серо-чёрный мрак, сквозь который я увидела, как она медленно поднимает руки, чтобы стянуть свою футболку, а потом, так же, как я до этого, садится на кровать, чтобы освободить ноги от вельветовых штанов. Только я ещё увидела, как на пол полетел её бюстгальтер, освобождая две половинки граната. Она поймала в темноте мой взгляд и сказала:
— Я не привыкла носить лифчики, и сейчас жду вечера, чтобы наконец вздохнуть свободно. Я даже не хочу надевать пижаму, чтобы насладиться свободой по полной. Знаешь, в Древней Греции не было в домах никакого отопления, и угль жгли только в богатых домах, а так все согревались под одеялами, прижимаясь друг к другу.
Я ещё сильнее натянула на себя одеяло, а Аманда поднялась с кровати и вытащила из шкафа второе.
— Я не против того, чтобы спать под одним, — торопливо сказала я, расстроившись, что она не правильно истолковала мой жест, ведь мы всегда спали под одним одеялом, и летом тоже без пижамы.
Аманда медленно обернулась, и даже в темноте я видела, что она улыбается. Только одеяло она не положила обратно, а вернулась с ним к кровати и легла на самый край, укрывшись им.
— Я знаю, что ты почувствовала, и понимаю твой страх. В этом и была суть демонстрации того профессора, никак не могу вспомнить его имя. У меня было то же самое, когда моя подруга обняла меня совсем не по-дружески, а так если бы она была парнем. У меня всё сжалось внутри — так сильно и так необычно. Ничего подобного я не испытывала с Майком. Тогда я сидела на диване в гостиной у Стива и проклинала свою дурацкую идею, но подруга не видела моего замешательства и продолжала воплощать в жизнь придуманный мною план. В тонкой футболке и без лифчика, когда её рука скользнула мне под волосы, я ни от кого не смогла утаить своего возбуждения. А когда она поцеловала меня, я забыла, что она женщина. Мне казалось…
Аманда замолчала, и я даже подумала, что она уснула, потому что теперь часто засыпала вот так, неожиданно, на полуслове, но по нервно дёргающимся плечам, на которые она не натянула одеяло, я поняла, что Аманда не спит, а просто смотрит в темноту на дверь шкафа, словно призывает скелеты покинуть его.
— Ты не думай, что мы вот так сидели на диване и вдруг начали при них целоваться. Нет, я послала парней на кухню за тортиком, и оттуда они должны были увидеть её руку на моей спине и лёгкий поцелуй. В общем-то так и было, только моё тело сыграло со мной предательскую шутку, и мне было тогда до ужаса стыдно перед подругой, которая тоже не ожидала от меня подобного.
— И что? Вы с этой подругой…
— Нет, — оборвала меня Аманда. — У неё был парень, и это была лишь шутка, но я… Я была шокирована. Я почувствовала с ней то, о чём болтали девчонки в школе. А потом, потом эта сучка Абби подслушала разговор Стива с Майком и в школе подружкам растрепала. Я не могла тогда сдержать себя, я вошла в такой раж, что чуть не убила её. Мальчишкам даже пришлось в женский туалет зайти, потому что девчонки не могли нас разнять. Я думала, Стив перестанет со мной общаться, потому что я просто разодрала лицо его сестре. Хоть следов не осталось, но Абби всё равно меня ненавидит.
Опять повисло неловкое молчание, и я вновь задала вопрос про кино.
— Почему тебе это интересно? — вдруг зло спросила Аманда. — Не можешь побороть желание заглянуть в замочную скважину?
Я шумно отвернулась и сделала вид, что сплю. Да что же это такое, я ведь просто хочу, чтобы она выговорилась, а не желаю посмаковать её трагедию. Неужели не понятно?
— Кейти, ты вот лежишь и думаешь, что я ненормальная, да?
Я молчала, чувствуя себя на допросе, где каждое моё слово стремилось быть использовано против меня.