Одна любовь на двоих
Шрифт:
Ульянка, услышав свое имя, но еще не понимая, что случилось, высунулась из-за занавески. Выглянул из-под стола и Ванюшка.
И тут Марфа заголосила, как по покойнику! Дети ударились в рев, куда больше испуганные внезапными слезами матери, чем известием, которое они просто не в силах были осмыслить. Но вот заголосила и старая Елизариха, нахмурился тоскливо дед, бессильно стиснул руки отец… а вслед за этим изба наполнилась людьми. Это были соседи, которые невесть откуда уже прознали о случившемся. Поднялся горький плач, все причитали над Ульянкой, а она лишь смутно постигала, что судьба дает ей первый знак: она не батюшкина, не матушкина, сама не своя —
Когда Ульянка уразумела, что должна навеки покинуть родной дом, она попыталась спрятаться, но что толку: никто не решался ослушаться барской воли. И вот ее снарядили, облили в последний раз слезами — и староста повез ее в Щеглы, куда, как выяснилось, ее и проиграли. Расстояние между двумя поместьями было каких-то десять или чуть больше верст, однако Ульянке чудилось, будто везут ее куда-то в неведомые дали… как в сказке: несет меня лиса за темные леса, за высокие горы, за широкие реки!
Барин щегловский в первый миг показался ей страшнее страшного: большой, как медведь, толстый, бородатый. Староста, ее сопровождавший, толкнул в бок, приговаривая:
– Кланяйся господам в ножки, целуй у них ручки!
Ульянка стояла столбом.
Барин сжалился над ее малолетством и сказал добродушно:
– Кланяйся своей госпоже! Слушайся ее беспрекословно!
Ульянка робко обернулась и глянула сквозь щелки своих запухших слезами глаз.
Красивая молодая барыня в таком платье, что и царице не грешно в нем показаться, смотрела на Ульянку так же испуганно, как и та на нее.
– Вот, Наташенька, новая тебе игрушка, — добродушно сказал барин.
– Какая же это игрушка, — прошептала та. — Иди сюда, бедняжка!
И Ульянка пошла зачарованно под власть ее мягкой, душистой ладони.
Скоро ей стало понятно, что барыня Наталья Павловна не слишком-то одобрила своего мужа за такой выигрыш. Однако боялась его прогневить, а потому отослать от себя Ульянку не решилась, оставила при себе. Первым делом она начала звать ее Ульяшей, сказав, что Ульянка — это кличка собачья, а не имя. Девочка жила в ее комнате и была у ней на посовушках. Еду приносили барыне в маленькую столовую, остатки отдавались Ульяше. Иногда по вечерам барин, который обычно спал в кабинете, приносил оттуда свои подушки в барынин ночной покой, и тогда Ульяша уходила ночевать в людскую. Там ее все сильно жалели, там ей и сказали, что пришла и ждет во дворе матушка…
Да, Марфа не выдержала разлуки с дочерью и спустя месяц отпросилась у мужа и старосты и пришла в Щеглы. Какова же была радость Ульяши! Они с матерью так и замерли, сжав друг друга в объятиях!
С дозволения господ Марфа поселилась в людской и добровольно помогала в работе щегловской дворне, чтобы избегнуть упрека в дармоедстве и выказать себя отличной работницей. Она лелеяла надежду, что господа захотят выкупить из Перепечина и ее, и всю семью, чтобы воссоединиться с Ульяшею. Что и говорить, Чудиновы были не против, однако Перепечин заломил цену непомерную. Пришлось от этой мысли отказаться. Марфа, чуть живая от горя, воротилась домой, навсегда простившись с мечтой когда-то вновь увидеть дочку, а Ульяша так страдала во вновь пришедшей разлуке, что Чудиновы поспешили переехать в свою вотчину. Больше они в Щеглах не появлялись, а писем от родных Ульяша не получала за их неграмотностью. В те времена даже и господа получали письма от родни раз или два в год, что же говорить о крестьянах!
Жилось Ульяше у любящей ее Натальи Павловны — лучше некуда, барыня любила ее, как родную дочь, а все же она втайне мечтала когда-нибудь выкупить семью из неволи. И барин Александр Никитич об этом отлично знал…
– В карты выиграл? — проговорил Анатолий. — Откуда ты это взял?
Конечно, дело было совершенно обычное — с крепостными не то что дед Перепечин, и отец Анатолия, славившийся гуманностью, поступал не церемонясь: закладывал их, когда деньги надобились, продавал или проигрывал, не видя разницы между людьми и любым другим имуществом. Однако Анатолий никак не мог поверить, что эта девушка врет.
– Взял там, где лежало, — без всякой почтительности ухмыльнулся Семен, поднимая голову к окнам второго яруса. — Вчерась еще в Щеглы наведывался. Слышал разговор — мол, барынина приживалка, та, которую барин некогда в карты выиграл, уехала кататься с кучером, да не вернулась, уж не стряслось ли чего? Ну, я и говорю: мол, нашли у нас какую-то девку, только не живую, а утоплую.
– Что?! — в ужасе закричала Ульяша. — Зачем так сказал? Зачем солгал?
– Поосторожней, ты, — обиделся Семен. — Солгал! Ишь! Я уехал, когда ты как неживая валялась, откуда мне было знать, что очухаешься?
– А они что сказали, когда услышали, будто я утонула? — Ульяша с трудом сдерживала слезы.
– А они — ничего, — равнодушно проговорил Семен. — И словечком никто не обмолвился. Видишь же, я один приехал, никого из Щеглов со мной нету. Кабы обеспокоились тобой, небось примчались бы. А так… ну, утопла да утопла, заройте, где нашли, невелика потеря. Что с возу упало, то пропало!
– Не может быть! — замотала головой Ульяша. — Не может быть! Не верю ни единому слову!
– Что-то ты шибко расшумелась, девка, — укоризненно сказал Петр. — О почтительности забыла, о вежестве. А зря. Семен Сидорыч здесь управляющий, теперь он для тебя после меня, твоего хозяина, первейший человек на свете. Он волен с тебя хоть три шкуры драть, коли сие для моей пользы будет!
Семен довольно кивнул. Ульяша беспомощно озиралась по сторонам, воздела глаза к окнам верхнего яруса. Человек, который смотрел оттуда, и пугал ее, и вселял надежду. Голос его… при звуке его голоса хотелось и прочь бежать, и приблизиться. Но пока не время было разбираться в этих раздирающих душу чувствах, пока речь шла о том, чтобы спастись, и Ульяша смутно ощущала в незнакомце защитника, оттого и смотрела на него с мольбой.
– Ну да, ему не привыкать шкуры драть, Чуме-сыромятнику! — с отвращением проговорил Анатолий, которому надоело наблюдать эту сцену. Он свысока, презрительно ответил на мстительный взгляд Семена и продолжал: — Сколь я понимаю, девушка эта принадлежит госпоже Чудиновой, и никто более не волен в том, чтобы с ее головы хоть волос упал.
– Я приемная дочь Натальи Павловны, — воскликнула Ульяша, прижав руки к груди. — И уже пять лет, как мне Александр Никитич вольную дал! А когда умер, мне наследство отказал, чтобы я сама могла…
– Да слушайте вы ее больше! — пробурчала Ефимьевна. — Врет и не краснеет. Наследство ей барин отказал! Видано ли такое, слыхано ли?! Серьги тебе тоже барин отказал бесценные? Да нету таких бар на свете! Краденые небось. Пошлите-ка, батюшка Петр Иваныч, лучше за исправником, пускай велит в кандалы эту убивицу да грабительницу заковать. Ишь, как уходила мужика! А покуда исправник приедет, заприте ее в подвал, да покрепче, чтоб не сбежала!