Одна любовь на двоих
Шрифт:
– Ишь! — довольно воскликнул Петр, который тоже это заметил. — Заливаются Семен с Ефимьевной, что курские соловьи. Молодцы они! Глядишь, и разгонят эту свору. Сейчас главное — рожи тех, что впереди стоят, запомнить получше, чтобы потом, когда воинская команда придет, было бы кого сквозь строй гнать, шкуру шомполами спускать. А то и вешать.
– Все бы тебе шкуры драть! — тяжело вздохнул Анатолий. — Всех передерешь, перевешаешь — кто на тебя работать станет? Сам за плугом пойдешь?
– На мой век этого назьма хватит, — пренебрежительно указал Петр на толпу. — Говорю тебе, рожи запоминай!
– Да как же я могу их запомнить, коли никого из этих людей не знаю? — уклончиво проговорил Анатолий.
– Семка, запоминай их! — опять приказал Петр, однако Семен его не слышал: продолжал стращать толпу барскими карами, и Анатолий обнаружил, что его слова уже не сомнения сеют, а только пуще злят людей. Их ярость возрастала с каждой угрозой. Толпа снова поперла к воротам.
– Пора стрелять! — хрипло выкрикнул Петр.
– Пора, батюшка! — с готовностью поддержал Семен.
– Погодите! — властно сказал Анатолий, подошел к воротине и, опираясь на перекладины, проворно взобрался на забор, утвердившись на воротном столбе.
При виде множества озлобленных лиц у него на миг закружилась голова, но тут же он начал различать отдельные черты, глаза, распяленные в крике рты — и стало полегче. Поднял руку, призывая к молчанию. Ощутил, как воцаряется тишина, и вовсе собрался с силами.
– Зачем вы пришли сюда, люди? — крикнул Анатолий. — Зачем со злом явились? Зло порождает зло, а больше ничего! Если вы сейчас уйдете, никто догонять и преследовать вас не станет.
– Ты правильно говоришь, — перебил его молодой мужик в кумачовой рубахе. Да не только рубаха — вся голова его пламенела, как огонь.
Анатолий понял, что это и есть атаман Ганька Искра. Да нетрудно было догадаться по его облику! Дерзок, одет лучше других, на ногах — сапоги, в то время как вся его братия топала в лаптях или босая. Анатолий смотрел на него и понимал, что этот человек рожден быть разбойником: в каждой черте его словно бы острым ножом вырезанного лица — мятежный вызов, и тем же вызовом горят желтые глаза, и даже небольшая рыжая борода торчит вызывающе.
– Правильно говоришь, молодой барин, — повторил Ганька. — Зло порождает зло. Мы тут именно по этой причине. Убили человека… отдайте нам убийцу — и мы уйдем.
– Какого убийцу? — недоуменно спросил Анатолий. — Кого тут убили?!
– Убили! — зашумела на разные голоса толпа. — Ерофея убили!
– Да, кучера из Щеглов убили, Ерофея! — подтвердил Ганька. — Вот его убийцу нам и отдайте — и мы уйдем. А не отдадите — тут одни щепы паленые останутся. Всех положим, как Ерофея положили.
Анатолий посмотрел в Ганькины глаза. Тот не отвел взгляда.
– А тебе какая забота щегловский кучер, что ты ради него кровь лить готов?
– Он мой побратим, — ответил Ганька. — С издетска! Лет мне десять было, когда я тонул, запутавшись в сетях. Я уже погибал, наглотавшись воды, а Ерофей мою голову над волной поднимал, держал меня, покуда помощь не подоспела. После этого мы побратались.
Анатолий оглянулся на мертвое, обезображенное тело кучера — и словно бы увидел то, о чем рассказывал Ганька: темная, холоднющая вода заводи, опутанный сетями рыжий мальчишка, который думает, что уже назначен водяному в добычу, — и другой мальчишка, который, трепыхаясь из последних сил, поддерживает его падающую голову, крича заячьим, отчаянным голосом:
– Помогите! Спасите, люди добрые!..
И помощь пришла. Знал ли тот человек, который спас тогда Ерофея и Ганьку, что был орудием их злой судьбы?
Это промелькнуло в голове Анатолия за секунду, и снова он увидел перед собой взбунтовавшихся, озлобленных крестьян, опьяненных жаждой крови.
– Послушай, — сказал он как мог убедительнее, ловя взгляд желтых Ганькиных глаз. — Никто не убивал твоего побратима нарочно. Все вышло нечаянно. Лошадь понесла, а вожжи были намотаны Ерофею на руку. Лошадь мчалась, не разбирая дороги, его убило и изуродовало об ухабы. Да, страшная гибель, но виновны в ней только лошадь да сам Ерофей, потому что он несчастную кобылу хлестал немилосердно до потери разума, вот она и сбесилась.
– А ты откуда знаешь, что он ее хлестал? — раздался чей-то голос. — Может, ты в это время рядом был? А может, ты сам лошадь-то и хлестал? Может, это ты Ерофея и убил?
Толпа одобрительно зашумела, но Ганька махнул рукой, и все стихло.
– Тебе я бы и поверил, — проговорил он, не сводя цепкого взгляда с глаз Анатолия. — Да только нам доподлинно известно, что убили Ерофея в Перепечине. И своими сладкими речами ты нам уши не запечатаешь. Выдавайте убийцу, вот вам и весь сказ.
Холодок прошел по спине Анатолий.
– Ну что ж, — сказал он медленно, — ничего другого поведать тебе не могу, кроме того, что Ерофей погиб не в Перепечине, а случайно, в этом никто, кроме животины глупой, не повинен, да и она была всего лишь орудием Божиим. А уж коли тебе непременно нужно кому-то отомстить за побратима, то вот я перед тобой стою — мсти мне.
Мгновение они мерились взглядами, и вдруг Ганька отвел глаза! Анатолий собрался снова заговорить, понимая, что, если найдет сейчас нужные слова, может быть, еще получится переубедить этого пугающего человека. А если в нем самом угаснет жар мстительности, то и прочих удастся утихомирить, потому что Ганька — прирожденный заводила, вожак, который и впрямь действует на людей, как искра на сухую траву…
Кто знает, как повернулось бы дело, как вдруг за спиной Анатолия раздался истошный крик Семена:
– Батюшка ты наш, Анатолий Дмитриевич, почто не жалеешь жизни молодой, почто хочешь осиротить отца с матерью, почто без вины виноватишься, ведь не ты Ерофея сгубил, а эта девка-приблуда. Ей и ответ держать!
– В самом деле, девка! Истинная правда! — поднялся крик в толпе. — Не слушайте этого барина, он нам глаза отвести норовит. Мы же сами видели, вот только что видели, как девка скакала верхом, забавлялась, волоча мертвое тело! Бесовка, ведьма, гулящая, в одной рубахе да верхом! Упырица, крови нашей насосаться хочешь?