Одна ночь в Санта-Монике

Дарк Нико

Он закрыл лицо руками, и тяжело выдохнул, будто этот рассказ причинял боль. И в этот момент меня охватывает реальная паника, что с ними случилось что-то плохое.

— Они живы? С ними все в порядке? — спрашиваю я упавшим голосом.

— Да, — не сразу отвечает он и внимательно смотрит на меня, изучает мимику, пытается прочитать мысли. А я в его взгляде вижу фразу: «Она правда за них переживает?». Но это не имеет значения, потому что главное Оуэн и Аарон живы.

Он устало проводит по лицу ладонями, потом уставившись в одну точку, молчит, размышляет, будто забыл, где находится. После долгого молчания говорит брат смотрит мне в глаза и тихо говорит:

— Мой коллега ранен.

— Рихтман? — спрашиваю я, и надеюсь, что это не он, потому

что знаю, как они близки, но брат коротко кивает в ответ. — Сочувствую, — все, что остается мне сказать.

Мы долго сидим в тишине, я не знаю, имеет ли он право рассказывать подробности, как именно сотрудник Управления по борьбе с наркотиками получил ранение, что произошло и участвовали в этом они… Я просто жду, когда Грегори продолжит говорить.

— Рихтман верил им, а еще он знал про вас, поэтому не раздумывая ввязался в то, что твои дружки предложили. Все знали, что с этим владельцем клуба что-то не так, но я отдал приказ ждать, следить за ним и взять с доказательствами на руках. Они меня не послушали, Рихтман нарушил приказ, решился разыграть продажного полицейского. Они все трое заявились в клуб и предложили сделку, процент от продаж им, а они в свою очередь будут его крышей, весь разговор записали, принесли мне. На доказательство это не тянуло, но у нас появился план.

Грегори опять умолк. Я начинаю воссоздавать хронологию. Все это скорее всего произошло в первый день, когда я была на работе, а мне было приказано обедать, не выходя из салона. Мои слова находят подтверждение, когда брат, отпив чай продолжает.

— В перый день никто ни о чем не знал. Когда мы пошли на встречу на следующий день, я твоих парней не пустил с нами. Спас получается, — с тоской ухмыляется он. — А своих нет. Двое убитых, Рихтман в больнице. У нас в отделе была крыса, она выдала все планы, нас ждала засада.

— Сочувствую, — говорю я, а у самой ком к горлу подкатил. Меня не интересуют подробности дела, я знаю, как больно терять сотрудников. Смерть — это всегда ужасно, это всегда утрата и боль, это чьи-то братья, мужья, дети. У меня щемит сердце от боли, и совершенно невыносимо осозновать, что к этому косвенно причастна и я. Мы сидим молча, теперь понятно почему брат в таком состоянии, а он ведь тоже мог пострадать. Внутри все скручивает.

— И все было бессмысленно?

— Нет, этого владельца мы тоже взяли, поэтому за тобой больше никто не следит, но крыса все еще на свободе и мы не знаем, кто это мог быть. Кстати, как раз на допросе эта сволочь рассказала про тебя, Ричарда и этих двоих. Он с такой ехидцей это рассказывал, говорил, что знает про тебя и двух мужчин, с которыми ты спишь, знает, что ты моя сестра. И это все кто-то ему слил. Я сначала не поверил, думал, что хочет нервы потрепать, потом стал проверять камеры возле дома, — брат отпивает холодный чай и кривит лицо. — Возможно, они уже чисты, да и тот, второй, не нарушал закон, но ты сама видишь, от них одни проблемы. К тому же они тебя так легко отпустили, они практически выставили тебя. Поверь мне, тебе лучше без них.

Слова причиняют боль, правда, которая скрывается за ними делает эту боль нестерпимой. Я глотаю слезы, опускаю голову и смотрю на остывший янтарный чай.

— Жить можешь здесь или возвращайся домой, как хочешь. Следить и контролировать тебя я не намерен, ты сама распоряжаешься своей жизнью, но если что-то случится, я не всегда смогу прийти на помощь вовремя.

После этих слов он уходит, а я остаюсь с чашкой холодного чая на кухне. Меня все еще подташнивает, потому что я не ела целые сутки, желудок отвык от еды. Брат оставил мне право выбора, сказав, что я сама должна распоряжаться своей жизнью, но ощущение было такое, что этого самого выбора у меня нет. Вот телефон, бери и звони им. А если опять отвергнут? В груди все еще зияет дыра, ветер сквозит и внутри все леденеет от боли. Я не беру телефон, не пишу им, а просто иду спать. Сон — мое спасение в ближайшие два-три дня.

Через неделю босс свирепствует, потому что мое отсутствие

становится проблемой, деовчки без меня не справляются, постоянные клиенты злятся. У нас не так много косметологов, поэтому если я хочу сохранить работу, завтра надо выйти в салон. И график меня ждет адовый, потому что в мое отсутствие коллеги работали без выходных, они устали, и я их понимаю. Опять расставание, опять график нон-стоп. Я возвращаюсь домой, каждый день звоню брату, чтобы узнать о самочувствии Рихтмана, мне почему-то хочется его увидеть, познакомиться, он тот человек, который доверял Оуэну и Аарону. К счастью, ему гораздо лучше, но посещать посторонним и тревожить его нельзя. С ним сейчас жена и маленькая дочь. При мысли о том, что две женщины могли остаться без любимого человека, снова наворачиваются слезы. Виноваты ли Аарон и Оуэн в этом? Теперь уже не узнать. Каждый день я хочу им написать, каждый день я не нахожу нужных слов и смелости.

10

— Оливия, прошло две недели! Хватит хандрить и пошли с нами в клуб. Даже Катрин будет, правда, она придет со своим парнем, — трясет меня за плечи Вероника, — поэтому ты мне там нужна как воздух!

— Нет, — я зарываюсь поглубже под одеяло.

— Ты меня уже начинаешь бесить!

— Просто идите без меня.

Слышу, как Вероника отступает, открывает дверцы шкафа и достает нужный наряд. Выглядываю, чтобы посмотреть, что она выбрала и определить градус распущенности сегодняшней вечеринки. Она натягивает красное коктейльное платье с рукавами фонариками, романтичный сексуальный образ означает, что она не будет слишком распущенной, чтобы уйти из клуба в сопровождении мужчины, но она не будет против провести хорошо время. Бренчат украшения на небольшой подставке, подруга выбирает крупные серьги золотого оттенка, она обожает бижутерию. Аксессуары и красный цвет платья говорит о том, что я могу ошибаться с расчетами.

Вероника снова возвращается ко мне и говорит мягко, сменив тактику:

— Ты им звонила?

Я мычу в ответ: «Нет».

— Писала?

Снова мычание.

— Давай так, ты им напишешь, встретишься, все прояснится. И либо вы будете вместе долго и счастливо, либо ты начинаешь новую жизнь, и во втором случае ты идешь со мной в клуб сегодня, завтра и послезавтра в любой день, в какой я захочу. Договорились?

Я скидываю одеяло и смотрю на подругу. За месяц не было ни одного дня, когда бы я не хотела написать им. За этот гребанный месяц, я печатала и удаляла десятки сообщений, но ни разу я не нажала кнопку «Отправить». Я надеялась, что они до сих пор не удалили приложение и следят за мной. На улицах я выглядывала серебристый седан, который мог следить за мной, я надеялась, что они продолжают приглядывать за мной, но ничего подобного. Мои проклятые сталкеры будто испарились.

Со временем какая-то часть меня стала соглашаться с Катрин, Грегори и миллионом людей, поддерживающих традиционные семейные ценности. Наверное, от этих мыслей сердцу становилось легче, но когда рассудительная Оливия теряла над собой контроль, все повторялось снова — набранные и не отправленные сообщения, слезы и тоска. В минуты отчаяния я дважды приходила к их дому. Внутри не горел свет, на сигнал домофона никто не ответил. Во второй раз у дома висела табличка «For sale». Они съехали и дом продается. Приходить туда в третий раз, чтобы застать там другую счастливую семью или влюбленных молодоженов было слишком больно. Этот дом с его видом из окна, с неприлично большой кроватью навсегда останется в памяти.

— Быстро бери телефон и звони, не можешь звонить, пиши, только делай это прямо сейчас! — говорит Вероника безапелляционно.

Я послушно беру телефон, соглашаюсь на ультиматум, хотя в душе я будто все это это время ждала этого. Звонить им я не решаюсь, их голос… я просто не вынесу услышать снова, как Оуэн просит меня уйти. Проще написать сообщение. Открываю приложение. Аарон был в сети семь часов назад, Оуэн — три часа назад. Думаю, кому из них написать, и лучшим решением кажется создать новый чат. Добавляю их и пишу.