Одна тень на двоих
Шрифт:
Кто мог ее принести?
Наступая на пухлые книжки счетов и держа фотографии в руке, Данилов подошел к холодильнику и достал из морозилки ледяную и тяжелую, как граната, бутылку водки. Замороженная, она не лилась, а тянулась в стакан, сгустившаяся и голубая от холода. Когда стакан наполнился до половины, Данилов аккуратно поставил бутылку и влил водку в себя.
Горло оцепенело. Внутренности оцепенели.
Сегодня вечером у него были — по порядку — Грозовский, Лида, Тарасов, Веник.
Грозовскому он отдал компьютер. С
Кто из них?
Любой. Любой, черт побери все на свете.
Стоп. Утром он посылал за договорами Корчагина и еще руководил его действиями по телефону, потому что бестолковый Корчагин никак не мог найти папку с договорами.
Он вернулся домой с Грозовским и в спальню не заходил. Когда Грозовский ушел, он переоделся в спальне, но свет не зажигал. На постели могло лежать все, что угодно, даже труп — он ничего не заметил бы. Он с детства плохо видел в сумерках, как крот.
Или крот хорошо видит в сумерках? Или это сова видит хорошо?
Значит, еще Корчагин.
Корчагин, Грозовский, Лида, Тарасов и Веник, предназначивший для ванной голубую краску.
Хорошо хоть академик Знаменская сегодня не заглянула на огонек. Повезло ему.
Корчагин был в его квартире один и мог делать в ней все, что угодно.
Марк тоже был один — пока Данилов искал ему компьютер. И Тарасов был один.
И Веник.
Ему даже в голову не приходило, что за ними нужно следить. Что один из них пришел специально затем, чтобы залить кровью его концертную рубаху.
Что это за кровь? Чья?
Почему-то Данилов был совершенно уверен, что это именно кровь, а не красная краска, например.
Лида?
Они лежали на диване в его кабинете, до спальни было слишком далеко, а он спешил. Он понятия не имел, что она делала, когда он курил в гостиной, такой счастливо-расслабленный. Бегала в спальню, торопливо создавала декорацию? Через пять минут после того, как они в последний раз поцеловались в завершение изумительного, почти идеального — как в кино! — секса?.!
И самое главное — зачем?! Зачем?!
Ледяная пирамидка водки, опрокинутая в желудок, стала медленно таять, и там, где она таяла, становилось тепло и приятно. Почему-то на этот раз водка проясняла, а не туманила голову.
Кто-то из них знал, что окровавленная рубаха подействует на него именно таким образом. Кто-то из них знал про ту окровавленную блузку.
Никто не мог про нее знать.
Данилов был совсем один в комнате, где лежала его жена. Он был совсем один, когда пытался ее оживить и совал к сизым губам стакан с водой. Он был совсем один, когда набирал всесильные телефонные номера — 01, 02, 03, — а трубка липла к его ладони, и он все никак не мог понять, что она липнет потому, что на ней высыхает кровь.
Данилов был совсем один, когда приехали люди из милиции и «Скорой» и положили его жену на носилки.
Никто не мог
Нет, не один. Про эту блузку знал еще тот человек, который застрелил Нонну.
Данилову стало холодно, и ручейки перестали течь с ледяной глыбы, лежавшей в желудке, и она опять окаменела.
Да, конечно. Убийца его жены.
Во всем виноват он сам, подумалось по многолетней привычке. На курок нажал не он — только и всего. Но подумаешь — курок! Курок завершил то, что начал Данилов.
«Ты, ты во всем виноват, убийца, иуда!»
Конечно, он. Кто же еще?
Впервые за почти пять лет, прошедшие с момента убийства, он вдруг подумал, что убийца его жены — человек. Тот самый, что подложил ему в спальню окровавленную рубаху. Он знает его, он разговаривал с ним, сидел за столом, может, компьютер или деньги одалживал.
Убийца его жены так же материален, как снег за окнами или пустая кофейная чашка на столе, и он решил теперь доконать Данилова.
Как все просто. Не правдоподобно, убийственно просто.
Данилов посмотрел на часы — половина пятого. Минул пресловутый «час быка», время самоубийств и смертоносных решений. На этот раз — мимо. На этот раз пронесло.
Ему нужно в ванну, и воду погорячее. Ему нужно еще несколько сигарет, кофе с сахаром и лимоном и поговорить с Мартой. Тогда он сможет думать.
Очень хорошо.
Он собрал с пола оставшиеся бумаги и сунул в пакет фотографии. Подумал и вытащил одну, ту самую, где она на участке в Кратове, в черном свитере и тяжелых ботинках, и прислонил к серебряной солонке.
Пусть пока побудет здесь.
Марта рассматривала себя в зеркало и вздыхала. Физиономия бледная, отечная, местами с зеленью. Губы обметало на ветру, несколько дней она прилежно мазала их кремом — «альфа-флавон с липосомами, естественная молодость вашей кожи».
«Естественная молодость» стоила в аптеке семьсот пятьдесят рублей, и Марта ликовала, когда удавалось купить за семьсот тридцать. Экономия, таким образом, была налицо, и Марта чувствовала себя умницей, бережливой хозяйкой и главой семьи. «Естественная молодость» волшебным образом вылечила губы от красноты и раздражения, зато кожа теперь облезала клочьями, как у прокаженного.
— Мам, я никуда не еду! — закричала Марта и в приступе раздражения топнула ногой. Куда ехать в таком виде! — Слышишь, мам?!
— Конечно, слышу, — отозвалась Надежда Степановна, — я считаю, что, наоборот, нужно съездить.
— Да, конечно! У меня с лица вся кожа слезла, а я поеду на великосветский прием! Меня даже не приглашали!
— Зато меня пригласили, — возразила мать уверенно, — а это одно и то же.
— Нет, не одно!
Схватив крем, она стала ожесточенно втирать его в кожу, от души желая утопить изящную баночку в унитазе.