Одна тень на двоих

Устинова Татьяна Витальевна

— И зачем?

— Он ненавидел меня. Очень сильно. Видишь, какую нагромоздил конструкцию! Ему мало было просто убить меня, ему нужно было, чтобы все вокруг и особенно родители решили, что я ненормальный, истерик, который разбивается на машине или, на худой конец, прыгает с крыши дома, в котором живут его родители!

— С крыши? — переспросила Марта.

— Да. С крыши. Он даже придумал мне галлюцинации — окровавленную рубаху, надписи на зеркале! Он был уверен, что никто не поверит мне, если я стану рассказывать, ведь и так считается, что я не в себе. Он чуть было не добился

своего. Когда я увидел эту рубаху, я решил, что мне пришел конец. — Данилов помолчал и добавил: — А кровь была из набора для Хэллоуина! Представляешь?

— А голубая краска? Ты же думал, что это Веник!

— Веник в субботу утром занимался сексом на троих, — объявил Данилов и захохотал, — по объявлению в газете! Он начал в пятницу вечером и утром продолжил.

Марта посмотрела на него и тоже осторожно засмеялась.

— Кстати, краска мне помогла. В тот день, когда у меня на ботинке появилось пятно, я был только дома у Веника и в машине у Тарасова. Еще у тебя, но это не в счет. Если Веник ни при чем, значит, Тарасов.

Они помолчали, и Марта пошевелилась у него в руках.

— Может, хватит на сегодня, Данилов? Ты победил всех врагов, ты молодец, ты справился, а сейчас пойдем, я буду тебя холить, нежить, спать укладывать. Пойдем?

— Как ты думаешь, — спросил Данилов, — родится мальчик или девочка?

— Ну конечно, девочка, — сказала Марта и потянула его за руку, — мальчики бывают у сильных, самоуверенных, волевых мужчин. У тонких натур, вроде тебя, бывают только девочки.

* * *

Среди ночи Данилов вдруг проснулся, даже не проснулся, а огромным усилием воли спихнул с себя тяжелый каменный сон.

Было темно и так глухо, как может быть только глубокой зимней ночью. Он полежал, прислушиваясь и не понимая, от чего проснулся. Прошли те времена, когда он мог не спать по целым ночам, курить, думать, рисовать экзотичные домики. Они прошли, и Данилов не жалел о них.

Сон наваливался откуда-то сверху, приятно тяжелый, теплый, похожий на круглый меховой шар, и Данилов улыбнулся, не открывая глаз, предвкушая, как через секунду его закрутит в этот шар — до утра.

До утра далеко. Можно спать, спать, спать… Шар не долетел до него совсем немного. На этот раз он проснулся потому, что кто-то очень близко пихал его, весьма ощутимо. Он опять открыл глаза и бессмысленно уставился в темноту.

— Поросенок, — невнятно пробормотала рядом сонная Марта, — хрюкает. Твоя очередь.

Ну конечно. Вот отчего он проснулся. Из распахнутой двери послышалась приглушенная возня, потом мышиный писк и наконец вопль, не слишком громкий, но требовательный.

— Сейчас, сейчас, — забормотал Данилов, скатываясь с кровати. Спросонья он никак не мог попасть ногами в пижамные штаны, брошенные на ковре. Штанины все время закручивались не туда, куда надо, путались между собой, Данилов скакал на одной ноге, напряженно вслушиваясь в темноту.

Вопль повторился — погромче и подлиннее. Данилов наконец натянул штаны и ринулся в соседнюю комнату, бывшую спальню.

Теперь они с Мартой жили в бывшем кабинете, а бывшую спальню занимал восьмимесячный Степан, которого нежные родители именовали поросенком.

В бывшей спальне горел ночник — желтый месяц, помигивающий хитрым глазом, — шевелились и дрожали нитки «дождя» на невысокой елке, воздушные шары на стенах казались огромными и темными.

Пахло тальком, кремом и его, Данилова, ребенком.

Этот самый ребенок лежал поперек кровати — толстые ножки, обтянутые белой пижамой, торчали между прутьями деревянного заборчика. Одеяло было сбито и возвышалось неровным холмиком. Животом на холмике, головой вниз, сын Данилова пытался спать.

— Ты мой хороший, — прошептал Данилов и, подхватив Степана под живот, привычно выдернул одеяло, — разве так спят?

Степан был увесистый — шеи нет, руки и ноги в младенческих перетяжках, живот вперед.

Когда Данилов высвободил из заборчика ножки, уложил как следует толстое тельце и накрыл одеялом, Степан приподнялся на локтях и стал тыкаться мордочкой по углам. Глаз он не открывал, но хмурил лоб и складывал губы — готовился зареветь. Данилов ловко сунул соску в херувимский ротик и тихонько похлопал Степана по спине. Ротик усердно заработал, нос засопел, и через две минуты Степан спал надежно и крепко.

Если повезет, проспит до утра.

Впрочем, подумал Данилов с некоторым удовлетворением, следующая очередь вставать — не его. Он свое «вставание» отработал с блеском.

Данилов еще постоял над Степаном — спать уже хотелось не так остро.

Какое счастье, что у него сын.

Еще год назад ничего подобного невозможно было себе представить, а сейчас у него сын. Его собственный сын — четыре зуба, восемь килограммов, толстые ноги, неловкие пальцы, заинтересованная, совсем младенческая мордаха, ночной колпак с кисточкой, купленный Мартой «для смеху», первые ботиночки, слюни ручьем, веселые глаза, так похожие на глаза Марты. Если повезет, встать придется раза два за ночь. Не повезет — сколько угодно.

Елка посверкивала в углу.

Марта придумала эту елку. В гостиной стояла еще одна, громадная, под потолок, «для больших». Для Степана была куплена собственная елка, и подарки под ней собирались уже неделю, — как будто он мог хоть что-то понимать в подарках! — от Грозовского с Таней, от «бабки Знаменской», от Катерины Солнцевой, от бабушки Нади, от подруги Инки.

Данилов купил клоуна, похожего на Пафнутьича, который был у него в детстве и у которого как-то слишком быстро оторвалась голова. Маленький Данилов страдал ужасно, но голову так и не пришили — смешно! Кто стал бы пришивать голову его клоуну? Мать?

Этого клоуна, предназначенного Степану, Данилов долго и старательно тянул за голову, проверяя, не оторвется ли, и вызывая недоумение продавщиц.

Голова была пришита надежно. В конце концов, если что и случится, все можно будет исправить, ведь у Степана есть он, Данилов.

Данилов так любил своего сына, что ему было немножко стыдно. Даже ночью, вставая к нему, — любил.

Утром он уходил, когда они еще спали, его жена и сын. Данилову было приятно, что они спят.

В дверях он столкнулся с Нинель Альбертовной, которая теперь приходила каждый день.