Одна тень на двоих
Шрифт:
Так. Она уехала и пока будет в безопасности. На ее слово можно положиться, значит, она действительно проведет день на участке в Кратове, где ей ничто не угрожает. По крайней мере, Данилову хотелось так думать.
Он посмотрел на часы — начало десятого. Веник должен быть на работе, биржа открывается довольно рано.
Включить зажигание нужно было правой рукой, и Данилов долго приспосабливал руку к этому действию — очень простому, если в руке нет пулевых ранений.
Он усмехнулся. Пулевые ранения, черт побери все
Возле здания биржи было много машин и людей, и Данилов долго ездил вокруг, пытаясь найти место, чтобы припарковаться. Потом ему повезло — танкообразный черный джип «Мерседес» вылупился из тесного закутка между желтой стеной и боком ближайшей машины, побуксовал на месте, вырулил и победно помчался по тесной, заставленной автомобилями улице, пугая мирных граждан своим воинственным и зловещим видом. Данилов моментально зарулил в освободившийся закуток, оставив с носом водителя «Фиата», который караулил с другой стороны.
«Фиатчик» что-то произнес, долгое и неслышное за закрытым стеклом, и отправился дальше.
Данилова всегда поражала биржа — старинное здание со стеклянным потолком в самом центре Москвы. Все было «как у больших», как в Нью-Йорке и Токио, — ряды компьютеров, телефонный трезвон, легион мальчиков в белых рубашках и непременно без пиджаков, говорящих в три трубки сразу, ряды часов, показывающих «мировое время», электронные табло с загадочными символами, сменяющимися с такой быстротой, что разобрать ничего было нельзя, шумная толпа в центре зала, размахивающая руками, как дикари во время ритуальных танцев, — все дикари тоже были в белых рубашках и галстуках, — все правильно, похоже, воспроизведено с точностью до мельчайших деталей.
Данилову почему-то казалось, что это именно декорация и все, кто работает здесь, пляшут ритуальные танцы, говорят в три трубки, шикарно и очень по-американски закидывают ноги на столы, прохаживаются между рядами, закинув на затылок уставшие бизнесменские руки, — знают, что это декорация, поэтому так старательно добиваются правдоподобия, поэтому принимают такой нарочито деловой вид, поэтому говорят в три трубки, чтобы незримый хозяин увидел, оценил, милостиво кивнул — верю, верю…
Плохих актеров, как известно, в театре не держат.
Веник еще только приготовлялся выступить на сцену — закатывал рукава белоснежной рубахи, ослаблял галстук, окружал себя телефонами и кофейными чашками.
— Доброе утро, — сказал Данилов, заглядывая в стеклянную будочку, где помещалась «фирма» Веника. На него оглянулись взлохмаченный молодой человек, больше всего подходивший под определение «юноша бледный со взором горящим» — Марта так говорила, — и красавица с пышным бюстом и сердечком нарисованных губ.
— Доброе утро, — вразнобой поздоровались они. Веник, болтавшийся во вращающемся кресле туда-сюда, от неожиданности сделал резкое движение
«Фирма веников не вяжет», — подумал Данилов. Рука болела и мерзла, и хотелось надеть на нее еще одну перчатку.
— Ты чего? — спросил Веник у Данилова. — Тебе… чего?
Вид у него был испуганный.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Данилов, — прямо сейчас.
— Через полчаса торги начнутся…
— За полчаса мы успеем.
— Ну давай, — согласился Веник неуверенно. Было видно, что ему до смерти не хочется разговаривать с Даниловым. — Кофе будешь?
— Буду, — сказал Данилов.
Бледный юноша и фигуристая девица посмотрели друг на друга.
— Нам выйти? — спросила девица у Веника.
— Если можно, пожалуйста, — ответил за него Данилов.
— А что? — спросил Веник и улыбнулся жалкой залихватской улыбкой. — У нас секреты?
— Секреты, — согласился Данилов.
«Давно надо было его запугать», — подумал Данилов, глядя, как суетится Веник, ставший вдруг маленьким и жалким.
Как это он раньше не догадался? Его так легко запугать — только прикрикнуть погромче, и на все вопросы давно нашлись бы ответы.
Дверь в будочку тихо притворилась за сотрудниками, и Веник бодро спросил у Данилова:
— Тебе с сахаром?
— Да, если можно.
Кофе был в щербатой белой кружке. На боку коричневые потеки. Данилов мерз, рука болела, в голове от недосыпа как будто толклось битое стекло, поэтому он взял кружку и отхлебнул, несмотря на потеки. Кофе был густой и очень горячий, очевидно сваренный, а не разболтанный из баночного суррогата. В нем было много сахара. Хорошо бы, если бы в нем был коньяк. Подумаешь — полдесятого утра! Сегодня у него очень трудный день.
— Веник, у тебя есть коньяк?
— Что?! Какой коньяк?
— Любой. Лучше, конечно, не подпольного производства.
— Сейчас утро, Данилов, — осторожно сказал Веник. Кажется, теперь он перепугался по-настоящему. Данилов никогда и ничего с ним не пил.
— Ну и что? Есть?
— Где-то был. Сейчас… — Он нагнулся, пошарил в тумбочке, ничего не нашел и перебежал к шкафчику. — Вот, есть. Тебе в стакан налить?
Данилов взял у него из рук бутылку, посмотрел на этикетку и налил себе в кружку — прилично, — отхлебнул и едва сдержался, чтобы не закрыть глаза.
— Ты прямо в перчатках будешь сидеть? — спросил осмелевший Веник, который никак не мог понять, в чем дело и что такое стряслось с Даниловым.
— Да, — сказал Данилов, — в перчатках. Что ты надумал, Веник?
— Надумал? О… чем я надумал?
— Или ты говоришь мне, где ты был утром в субботу, или возвращаешь мне деньги, — сказал Данилов и еще отхлебнул, чувствуя, как коньяк глушит стеклянный морозный звон у него в голове. — Я тебе предлагал сделку. Ты забыл?
— Нет, — нервно сказал Веник, — не забыл.