Одна в пустой комнате
Шрифт:
Мне нет дела до их расследования. Мне не интересно, что ж такого сделали с телом мужчины, что вызвало бурную реакцию газетчиков. Я просто хочу позавтракать в тишине.
– Ты уже слышал?
На кухню входит Рита.
Она вернулась домой под утро. Пропала на ночь. Не предупредила меня и даже не извинилась. А сейчас просто заходит на кухню без стука как ни в чем не бывало и возбужденно интересуется, слышал ли я уже…
– О чем? – Я не скрываю обиды, говорю безучастно, отстраненно.
– Ну
Я макаю хлеб в желток, кладу кусок в рот и с полным безразличием смотрю на Риту.
– Что с тобой?
Я не отвечаю, продолжаю жевать и готовлю новый кусок, чтобы отправить его в рот.
– Ты обиделся? На меня? На то что задержалась?
Предательская крошка попадает не в то горло, и я начинаю кашлять. Пытаюсь запить чаем, но выкашливаю его на стол.
– Глупенький, – говорит Рита и стучит меня по спине. – Я не хотела тебя обидеть. Хотела вместе с тобой, но ты куда-то запропастился. А я встретила такую веселую компанию.
Я отодвигаю ее рукой в сторону. Предательская крошка выдавливает из меня слезу.
Вытираю лицо и говорю, что не сержусь, что я не в праве ждать верности, но, говорю, хотелось бы, что б она хотя бы предупреждала, если задумает уйти так надолго.
Тем более, говорю, сама посмотри, что творится в городе. По всем новостям обсуждают жестокое убийство.
– О, так ты все же слышал?
– Нет.
– Слышал-слышал.
– Нет, – коротко отрезаю и не хочу продолжать разговор.
– Ну хватит. Не злись. Я же объясняю. – Рита вытирает полотенцем стол и садится рядом. – Честное слово, я тебя искала, хотела позвать вместе на вечеринку.
Она говорит, что познакомилась с бесподобными людьми. Девчонки, художницы. Пишут абсолютно все, от пейзажей до портретов. Они близняшки, даже разговаривают похоже, но картины абсолютно разные. Одна создает абстракции и с натуры пишет, а другая – вылитый Серов, и зовут ее, кстати, Валентина.
– Представляешь?
Я представляю, и мне становится спокойнее.
– Получается, ты в женском коллективе развлекалась? – Обида куда-то улетучивается.
– Ну… Не совсем.
Потом, говорит Рита, к ним присоединились ребята. Она говорит «приятные такие ребята», и меня перекашивает от ревности. Что еще за вонючие приятные такие ребята?
Да, мы с Ритой просто друзья, да, между нами ничего «такого» не было, но она восхищается новыми знакомыми, а меня аж корежит изнутри.
Она называет их имена, рассказывает, кем работают, а я представляю, чем они занимались той ночью.
– Твой мотив, ревность? – резко перебивает лжепсихиатр.
Фальшивка хочет застать меня врасплох. Выбрал момент, когда, по его мнению, я уязвим, и атакует.
Он кричит:
– Говори!
Он разбрасывает на столе передо мной фотографии мертвых людей. Кровь, человеческие части, изуродованные лица.
Сколько же их?
В новостях рассказывали о пяти или шести жертвах маньяка, а здесь… Им нет числа. Я раскладываю картинки и пытаюсь сосчитать. Не меньше двадцати фотографий.
Я смотрю на девушку без лица. На ней разорванная блузка, с плеч спадают слипшиеся от крови пряди волос. Ее руки вывернуты, колени согнуты в обратную сторону.
Не могу с собой совладать, меня рвет на стол, рвет прямо на снимки.
– Смотри, подонок! Смотри внимательно! – кричит подделка.
Он уверен, что сейчас меня дожмет. Сейчас я сломаюсь.
Кто-то за спиной стоит и держит мою голову, чтобы я не отворачивался. Этот кто-то держит, а я чувствую, как трясутся его руки. Этот кто-то настолько незначительный, что мне даже не противно от его трусости.
Я разглядываю фотографии. На некоторых нет людей, лишь кровь, лужи крови, и надписи, с подтеками. Алые надписи, символы на незнакомом мне языке.
– Читай, подонок! Что это значит? Читай вслух!
Фальшивка кричит и тычет пальцем в снимок, тычет пальцем прямо в мою блевотину.
– Читай!
Лжепсихиатр старается запугать меня. Но мне не страшно. Я не боюсь дешевую подделку.
Я просто не могу их прочесть. Я не знаю, что это значит. Какой-то шифр. Я не могу удержаться, и меня снова рвет.
– Федор Петрович! – слышится голос за спиной. – Можно я спрошу?
Лжепсихиатр молчит, но его взгляд отвечает лучше любых слов. Он смотрит на человека за моей спиной, и тот понимает «нет, нельзя! Не забывайся! Для чего ты тут поставлен?»
– Читай! – Он продолжает на меня орать. Ждет, что я от страха напущу лужу под стул.
А я лишь улыбаюсь. Вытираю рот, вытираю руку о штаны и без тени страха смотрю на лжеврача.
Чего мне бояться? Я не виновен. Пытать меня не станут. Продолжат расспрашивать. А трепать языком, как известно, – не мешки таскать. Еще немного потяну резину, и Рита снова кого-нибудь убьет. Убьет, не сдержится, я в этом уверен, я ее знаю. Сорвется, и я оправдан. Железное алиби. Просто подождать.
Я хочу протянуть руку и сказать, что ж, Федор Петрович, наконец-то я узнал, как тебя зовут, приятно познакомиться, но, думаю, никто здесь не оценит мой добрый жест. Вместо этого делаю грустный взгляд, пусть решит, что меня обижают его обвинения, и говорю, что я ничего не скрываю.
– Я вам, я тебе правду говорю. Я ни в чем не виноват.
Сейчас бы пустить слезу. Это для меня без проблем, конечно, но не хочу переигрывать, изображаю искренние переживания и тянусь за сигаретой трясущейся рукой.