Одна жизнь
Шрифт:
– Связи нет, - напомнил Баймбетов.
– Конная связь сработает, - сказал Беляев.
Меловой начал первую фразу. Машинка застучала, поспевая следом за словами; каретка побежала, торопливо постукивая... Для Лели пошла еще одна из многих путающихся в памяти ночей.
Были еще дни, и были ночи, неотличимые, не оставившие памятного следа, и еще одна ночь, которая уже совсем кончилась, когда на рассвете в штабе поднялась тревога. Дежурный взвод с топотом пробежал коридорами. В окнах устанавливали пулеметы, кричали, надрываясь, телефонисты, вызывая пригородные
Потом все затихло, как будто успокоилось, только по тому, что конные ординарцы из штаба и к штабу скакали через площадь бешеным карьером, чувствовалось, что происходит что-то тревожное.
Леля печатала под диктовку Баймбетова. В кабинете было шумно, а Баймбетов диктовал вполголоса, наклоняясь к самой машинке, и то и дело говорил Леле: "Когда я говорю неправильный, ты пиши правильный, понимаешь?.."
В дверях появился испуганно-радостный Нисветаев и почему-то необыкновенно громко выкрикнул:
– Комбатр Колзаков прибыл. Прикажете?
Все разом замолчали. Несколько человек поспешно вышли из кабинета, вошел Колзаков, и Леля встретилась на минуту с ним глазами: весело-торжествующими, как ей показалось.
– Разрешите докладывать?
– спросил он, козырнув Беляеву. В комнате, ему казалось, много посторонних.
– Ну, - нетерпеливо сказал Беляев.
Колзаков, ожидавший, видно, другого, чуть запнулся, с удивлением вглядываясь в лицо командарма.
– Первая мобилизованная рота унтеров... рота мобилизованных бывших унтер-офицеров прибыла...
– Он недоуменно смотрел на выражение лица Беляева и еще раз сбился.
– По приказанию военкомарма товарища Невского... в составе трехсот шести штыков. Размещена в казармах, по приказанию...
– Товарищ Колзаков, - перебивая и морщась от раздражения, отмахнулся Беляев, - вы это бросьте! Мы и так знаем, что вы бывший унтер-офицер, и нечего перед нами щеголять этой унтерской рапортовкой. Отвечайте на вопросы. При входе в город вас охранение остановило?
– Остановило, - медленно, точно постепенно приходя в себя, ответил Колзаков.
– Я начальнику объяснил, что веду колонну по приказанию военкомарма, и он нас пропустил.
– Уговорил, значит!
– обращаясь к Беляеву, вставил Меловой.
– Хорошо. Я вам послал навстречу командира, я он вам передал мой приказ. Почему вы его не выполнили?
– Товарищ командующий армией, я объясню. Завернуть колонну и отвести ее на Огородную улицу у меня не имелось никакой возможности. Товарищ Невский от имени советской власти дал слово прямо на митинге, при всем народе, что сборный пункт никак не будет на Огородной. И мне приказал прямо в казармы. Опозорить слово товарища Невского мне невозможно. А если бы я и решился, то, полагаю, мобилизованные за мной бы не пошли.
– Значит, взбунтовались бы?
– небрежно спросил Меловой.
– Такие у них настроения?
Колзаков, не глядя в его сторону,
– Я ничего про них не говорю. Я говорю за себя. Я их вел семьдесят верст форсированным маршем с обещанием и приказом - в казармы! И я обмануть их не мог. Можете с меня и взыскивать!
– Так... дискуссия в боевой обстановке, - констатировал Меловой и закурил.
– Мобилизованные готовы хоть завтра на фронт, - сказал Колзаков.
– Значит, - громко и властно вступая в разговор, сказал Меловой, - он хочет нас уверить, что все эти унтера этакие стопроцентные сознательные революционеры без страха и колебаний. Так?
Колзаков медленно повернулся к нему и даже вроде поискал глазами: кто это там к нему обращается, и, будто никого не обнаружив, снова повернулся лицом к командующему.
– К вам обращается председатель Особой тройки Ревтрибунала, отвечайте!
– нервно сказал Беляев.
Меловой продолжал:
– Почему же эти самые унтера до сих пор сидели у себя по избам, если они так хотят сражаться за революцию?
Колзаков слегка пожал плечами:
– Спросите сами... Я думаю, не звали их, вот и сидели. А позвала советская власть - пошли... А может, белые были далеко, они еще над собой опасности не чуяли.
– Ах, вот оно? Белые были далеко - не чуяли. А теперь почуяли. Понятно. А скажите, товарищ, скрытые белогвардейцы, кулаки, контрреволюционеры среди ваших унтеров есть? Ага, вы согласны, что есть. Как же вы хотите нас уверить, что они жаждут идти на фронт против белогвардейщины?
– Они не жаждут, - с брезгливым презрением сказал Колзаков.
– А драться будут, раз приходится. Рога будет. А всякому в душу не влезешь.
– Они вам доверяют?
– Пока я не обманывал, доверяют. Через товарища Невского они и мне доверяют.
– Ну, вот вы это нам и докажите. Как вы считаете, товарищ командующий?
– Да, - сказал Беляев.
– Попробуйте исправить свою ошибку. Завтра приведите роту на площадь. Будет митинг.
– Слушаю.
– Без оружия.
– А где же оружие останется?
– В казармах. С дневальными. И чтоб дневальных было как можно меньше.
– Да ведь они сразу подумают, что их хотят разоружать. Не бросят солдаты оружия в такой обстановке. Товарищ военком им выдал это оружие, а они на площадь митинговать пойдут? Не пойдут.
– А может, он и прав?
– вдруг покладисто заметил Меловой.
– Пускай он просто выведет всю роту на гимнастические занятия. Бегом! Шагом! Одного часа довольно. Тут уж нечего возражать. Вы, Колзаков, многого не знаете, что известно командованию, и за то, что будет дальше, не отвечаете.
Леля с ужасом видела, что плотно сжатые, побелевшие губы Колзакова еле заметно улыбаются. Лицо окаменевшее, стойка "смирно", глаза какие-то невидящие, будто слепнущие от бешенства.
– Товарищ Невский, - звонко и четко проговорил он чистым от сдержанной ненависти голосом, - наш политический руководитель - не учил нас брать народ на подлость!