Однажды играли
Шрифт:
Мы посидели еще.
Забрался к нам Игорек. Сел, как воробушек, на невысокую балку.
– Темчик уехал. Слыхали?
– Слыхали про твоего Темчика, – буркнул Семка.
– А чего вы! Он же не виноват, что попрощаться не смог. Его мать не отпустила.
– На фиг нам его прощание, – сказал Рыжий.
– Да вы чего? – опять удивился Игорек. – Он же не виноват... Я вот, пластинку принес. Он мне ее незаметно сунул, сказал: “На память”.
Горошек и правда держал в руках пластинку в бумажном конверте. Я узнал ее. Это
– Надо было разбить ее о его предательскую башку! – безжалостно заявил Рыжий.
Игорек заморгал:
– Почему предательскую?
– Тоська сказала, что это он всех нас выдал, – сдержанно объяснил я. – Когда мать на него нажала...
– Ох и дураки, – пожалел нас маленький, но безбоязненный Игорек.
– Почему? – с надеждой вскинулся Генка.
– Тоська сама всех и выдала! Неужели вы не знаете?
– Зачем?! – не поверили мы хором.
– Потому что ей хотелось поглядеть, как мать будет Темчика лупить. Притаилась у дырки... Она такая...
С полчаса мы сидели виноватые и счастливые. Виноватые перед Темчиком. Счастливые, что он оказался не при чем. И обсуждали, как отомстить Тоське...
Забегая вперед, скажу, что никак мы ей не отомстили. Даже играли с ней иногда по-прежнему. Но ощущение скрытой брезгливости по отношению к Мухиной никогда уже нас не оставляло...
– Давайте послушаем пластинку, – вдруг предложил Генка. Это было как бы наше прощание с Темчиком. И признание нашей вины перед ним, и просьба о прощении...
Подсоединили горн к мембране, завертели пластинку. До конца, в полном молчании прослушали все, что пела Франческа Гааль. По инерции Игорек прокрутил пластинку еще, когда игла скользит уже на гладких витках спирали, у самой наклейки. И вдруг...
И вдруг далекий, очень далекий вскрик:
– Не скажу! Хоть убей! Я честное слово дал! Я че...
Что это? Мы притихли как при появлении призрака. И не сразу решились прокрутить еще раз.
Снова тот же вскрик. И снова. И снова...
– Темчик... – растерянно и виновато сказал Рыжий.
– Голос отпечатался, – наконец понял Генка. – Я про это читал. Если громко кричать рядом с патефоном, на пустых бороздках, вот на этих, крик может записаться...
Мы послушали еще.
Семка скрипнул зубами:
– Она его хлестала, а он... никого не назвал...
– Да не хлестала она! – заспорил Игорек. – Вовсе даже пальчиком не трогала! Но она хотела билеты пароходные порвать. “Ни за что, – говорит, – не поедем к отцу, а поедем обратно в Москву, если про все не расскажешь”... Вот... А он – “не скажу”...
– Зачем она его допрашивала-то? – сумрачно сказал Генка. – Ведь и так все было ясно, Тоська же сообщила ей... Тем более, что все равно им уезжать...
Но я понял. Зоя Корнеевна требовала от сына п о л н о г о признания и п о л н о г о раскаяния, потому что больше всего страшилась н е п о с л у ш а н и я. И видела в Темчике к о п и ю о т ц а...
Игорек сказал, что Темчик все равно ничего рассказывать не стал. А билеты она, конечно, не порвала. И потом они даже сидели рядышком и плакали вместе. Это видела Тоська, которая подглядывала в дырку и потом призналась Игорьку. Ее характер требовал делиться впечатлениями... А про то, что мать била Темчика, Тоська просто выдумала, тешила свое воображение...
– Ребята! – вдруг подскочил Генка. – А трех часов-то еще нет! Мы, наверно, успеем увидеть пароход, когда он пройдет под мостом! Ну, хоть руками помашем!
И мы помчались, прихватив горн с вставленным мундштуком – чтобы потрубить пароходу.
...Мы не успели. Когда выскочили на мост, пароход уже прошел под ним и был метрах в двухстах...
Мы помахали ему вслед, но без надежды, что Темчик смотрит назад и увидит нас.
Рыжий подул в горн, но хриплые звуки были совсем не похожи, на ясный сигнал боевой трубы.
– Дай сюда! – велел Генка. Размахнулся и бросил горн в реку.
Все понимали, что так и надо. Никто не сумел бы играть так, как Темчик. А если хуже, это будет... ну, несправедливо.
Я все же сказал:
– Мундштук-то надо было вынуть. Я бы отдал его вожатой...
Мне хотелось сделать что-то честное. В память о Темчике.
– Чего уж теперь-то... – вздохнул Генка.
– Ладно... – сказал я.
Пароход уходил за поворот. И вдруг загудел.
Я подумал: “А вдруг это Темчик, вырвавшись от матери, взбежал на капитанский мостик и попросил капитана попрощаться с нами?.. Со мной...”
...И здесь я сам прощаюсь с Темчиком. Со своей ненаписанной п?овестью.
Зачем я изложил в дневнике этот сюжет? Путано, неуклюже... Наверно, просто потому, что повесть не отпускала меня.
Бывает так, что какая-то начатая вещь берет автора в плен, и нельзя от нее освободиться, пока не напишешь. Хотя бы через силу. Хотя бы вот так, для себя.
Теперь, изложив все это на бумаге, я освободился. Хотя понимаю, что повести нет по-прежнему... Есть только записи о событиях, которые меня долго толкали к этому неполучившемуся сочинению. Реальные события и еще – несколько придуманных эпизодов и деталей.
Интересно все-таки подвести итог и разобраться: что было на самом деле и чего не было?..
19. 04. 97
“Однажды играли...”
Так что же все-таки б ы л о из того, что я хотел написать?
По сути дела, все б ы л о. Почти... Был случай с путевкой и ражим пожарником, были игры. Был горн и (увы!) факт похищения мундштука, была история с катанием на плотах, с костями на обрыве и с перепугавшимся за нас маленьким часовым. Была – во всех деталях – гнусная сцена с ТТ, орущей “писят восьма!”