Однажды орел…
Шрифт:
Крайслер пристально посмотрел на карту. Не нравится ему этот план наступления! Слишком сложный, слишком рискованный… Эта вспомогательная высадка в заливе Даломо. Какой в ней смысл? Высадка десанта достаточно рискованное предприятие, больше того — отчаянное. Зачем же удваивать опасность, намечая две высадки в районах, разделенных водным пространством шириной в шестьдесят пять миль? И где Мессенджейл возьмет столько десантных судов и высадочных средств? Он метнул взгляд на Фарнхэма, но адмирал слушал (или делал вид, что слушает) Райтауара. Тонкие очертания лица адмирала подчеркивались изогнутыми дугами бровей и удлиненными белыми веками. Вся эта затея казалась излишне усложненной. Главная высадка на Бабуян, на оба берега устья реки Калахе, была задумана достаточно хорошо (или достаточно плохо), здесь хватало места для фронтального выхода на берег двух
Перебранка по вопросу о воздушном прикрытии, по-видимому, на время улеглась: Мессенджейл намеревался попросить командующего Тихоокеанским флотом продлить на трое суток поддержку военно-морскими силами, и Таг согласился оставить в районе операции до дня Д + 7 четыре авианосца при условии, если это решение утвердит Кинкейд. Начальник отдела боевой подготовки штаба Мессенджейла Бёркхардт, человек мощного телосложения, с которым Крайслер служил в Гойлларде, докладывал о центре пополнений на острове Дезеспуар и о проектируемом передовом центре пополнений на Вокаи. Суетящиеся, взволнованные (Крайслер, как наяву, видел их перед собой), молодые парни в новом рабочем платье убирают территорию, толкаются в очередях к полевым кухням, собираются группами перед экраном кинопередвижки, сверкая глазами из-под касок. Завороженные и тихие, сидят они потом на своих койках, занятые бесконечными отупляющими играми в «двадцать одно», «сердечки» и «безик», или пишут письма, которые неизменно начинаются так: «Дорогие родные, я не могу сказать, где именно сейчас нахожусь, но здесь жарче, чем когда-либо бывает в Гейнс-Корнерсе. Сразу за нашей палаткой целый лес пальмовых деревьев…»
Это была операция, задуманная человеком, которому никогда не приходилось стоять по пояс в воде, который никогда не всматривался до рези в глазах во влажный мрак джунглей, не обливался обильным потом, шагая по вязкой от грязи тропе и вздрагивая в испуге от пронзительных криков птиц, поскольку это могла быть перекличка японских снайперов. Саму, вот кому следовало стать командиром корпуса после Тимана. Или даже Свонни. У него, в сущности, самая большая выслуга лет в этом чине. Командиры дивизий с боевым опытом должны продвигаться первыми. Однако Макартур решил, что Сэм слишком молод. Да, черт возьми, если тебе еще не семьдесят семь и ты еще не окостенел от коленок и выше, значит, ты слишком молод. Джо Коллинс вовремя смылся с этого театра военных действий. Он уже командует корпусом во Франции: к моменту, когда они доберутся до Германии, он, возможно, станет командующим армией. Если штабные типы с тремя звездами на воротничке, такие как Мессенджейл, хотят командовать действующими войсками, то пусть бы шагали на ступеньку назад и не гнушались сесть на дивизию…
Откинувшись на высокую спинку кресла и положив руки на изогнутые подлокотники, Мессенджейл смотрел на Крайслера. Казалось, он улыбался; по крайней мере, его верхняя губа слегка приподнялась, как в улыбке. Однако в его янтарных глазах не было и намека на радушие или благожелательность. Сковывающий загадочный взгляд, как у затаившейся перед прыжком кошки. Чем бы это могло быть вызвано? Может быть, сигаретой, которую Крайслер держал за кончик большим и средним пальцами? Что, если командир корпуса рассматривает это, как нарушение субординации, несмотря даже на то что сигарета не зажжена? Может быть, все дело именно в этом? Крайслер почувствовал себя вынужденным ответить на этот взгляд, как на очной ставке. В его взгляде слились воедино и открытая неприязнь к этому зловеще сложному тактическому плану, и возмущение этими штабными визитерами в чистеньком новом обмундировании с их разговорами о градиентах пляжа, о рубежах наступления и планах прикрытия… Он понимал, что устраивать из этого поединок взглядов — глупо, больше, чем глупо, даже опасно, но отвести глаз не мог. Просто не мог.
В этот момент то ли Бёркхардт сам уронил, то ли ветерок выхватил листок бумаги из его рук, но это небольшое
В его лодыжке, глубоко в кости, вновь появилась пульсирующая тупая боль. Он выпрямил ногу под столом, но, наткнувшись на ногу Брайсона, быстро убрал свою. Неожиданно ему стало стыдно, он почувствовал себя напроказившим школьником. Сэм предупреждал его об этом шесть педель назад, когда Мессенджейл появился впервые. «Бен, я знаю, тебе эта карусель в Маниле стала поперек горла. Я тоже от нее не в восторге. Но служба остается службой. Мессенджейл — наш командующий, и я надеюсь, ты зарубишь это себе на носу».
«Так точно, сэр», — ответил тогда Крайслер. В такие минуты с Сэмом не поспоришь. Однако вся беда с Сэмом заключается в том, что он слишком честный. В его глазах подлец никогда не бывает законченным подлецом: он всегда найдет для него смягчающие обстоятельства. Это вовсе не значит, что Сэм не мог быть достаточно крутым, когда это требовалось: на Моапоре он так быстро отстранил от должности этого глупого, невежественного недоноска Кейлора, что тот не сразу даже сообразил, откуда гром грянул; Сэм также отправил Ходла в Штаты после фиаско при высадке на Вокаи. И тем не менее иногда Сам не видит, что находится у него под самым носом.
В действительности же опасения Крайслера относительно Мессенджейла оказались беспочвенными. Командир корпуса поздравил его с производством в бригадные генералы, пожал ему руку и, улыбаясь, спросил: «Как там дела на фронте?» Это напомнило Бену — и он рассказывал об этом Мессенджейлу — об одном случае. По пути на передовую у Комфейна Бен задал этот вопрос забрызганному грязью, едва стоявшему на ногах от усталости капралу, который наполнял фляжку водой из цистерны. Бен заговорил с капралом просто так, чтобы убить время. Тот пристально посмотрел на него и ничего не ответил. Тремя часами позже Бен проделывал тот же самый путь обратно, но уже на носилках. На каждом ухабе его встряхивало, и он обливался собственной кровью. Случилось так, что его проносили мимо того самого подразделения, в котором служил этот усталый капрал и в глазах которого на этот раз появилось любопытство. «Ну что, полковник, — спросил он, — как там дела на фронте?» «Да так, всяко бывает, — пробормотал Бен и с трудом улыбнулся, хотя это причинило ему невероятную боль. — По-всякому…»
Манера, в которой Мессенджейл рассказывал эту историю (а она разошлась но всей дивизии задолго до прибытия Бена), вызвала у него раздражение: он почувствовал, что Мессенджейл нечестно использовал ее в своих собственных интересах. Эту историю не следовало распространять просто так, мимоходом, и тем более не следовало это делать тому, кто в некотором роде не заслужил права рассказывать ее. Правда, когда Мессенджейл поздравил его, Бен почувствовал облегчение. Ни тогда, ни позже Мессенджейл не напомнил о бале-маскараде в Маниле. «Как же, конечно, — сказал он Тиману, — я служил вместе с Бенджамином на Лусоне. В более счастливые дни». Бен даже задал себе вопрос: «Уж не предал ли Мессенджейл тот случай забвению вообще?» Однако теперь, вглядываясь украдкой в эти близко посаженные янтарные глаза, Бен понял, что это не так…
Бёркхардт закончил. Теперь приступили к обсуждению деталей операции. Крайслер заинтересовался и стал слушать внимательно.
— А какова там дорога, — спросил Свонсон, — между Даломо и Фотгоном?
— Покрыта четырехдюймовым слоем щебенки, генерал, — ответил Фаулер.
— На всем протяжении?
— Нет, только до Менангаса. От этого пункта идет простая грунтовая дорога.
Свонни вопросительно посмотрел на него:
— Вы хотите сказать: простая звериная тропа. Без покрытия?