Однажды ты пожалеешь
Шрифт:
«Ничего себе девочка! А Ольга, мама Андрея, здесь? Что она скажет?»
«Она на сохранении лежит»
«Бедная. Давайте все вместе вступимся за них. Напишем письмо на имя директора. Нельзя же такое спускать!»
Я вернула маме телефон, не в силах читать это дальше.
– Я всё им сейчас выскажу! – кипятилась мама.
– Не надо, – вяло попросила я. – Они только против тебя всё обернут. Скажут, что ты… неуравновешенная. Лучше завтра на
Уж не знаю, ввязалась ли мама с ними в письменную перепалку или всё-таки отложила до завтра свою обличительную речь, сама я рано легла спать. Хоть меня и трясло внутри от негодования, боли, обиды, страха, но уснула я моментально. Вероятно, сказалась бессонная ночь накануне.
Утром Ярик поджидал меня уже у подъезда. Улыбнулся мне, но так грустно…
– Что-то случилось? – спросила я его с искренней озабоченностью.
– Да нет, ничего, просто… мать очень решительно настроена отчислить Андрея, как я ее ни уговаривал передумать. – Он бросил на меня быстрый виноватый взгляд. – Я понимаю, что он виноват и поступил с тобой ужасно, но он – мой лучший друг. Прости... Он, конечно, заслужил наказание, но зачем сразу исключать?
Я пожала плечами.
– Извини, Ярик, но у меня никак не получится ему посочувствовать.
– Да понимаю я. И мне теперь хоть разорвись…
До школы мы добрели в молчании. Я не винила Ярика – годы дружбы из-за малознакомой девчонки не вычеркнешь. Наоборот, мне и раньше не по себе становилось при мысли, что у них испортились отношения. Но сама я испытывала к Исаеву только злость и горькое разочарование.
А в классе все только и говорили о предстоящем педсовете. Парни сокрушались: да как так-то? Девчонки буквально повторяли вчерашние высказывания своих родителей: давайте выступим все вместе в его защиту! Она ведь сама к нему липла, сама туда притащилась, всё сама…
Меня же испепеляли ненавистными взглядами и шипели вслед: приперлась, крыса…
Ярик, хоть ни с кем и не общался, и меня, слава богу, не винил, но тоже сидел с поникшим видом.
Ну а сам Исаев держался так, будто ему вообще плевать на всё. Впрочем, я старалась особо на него не смотреть.
На четвертом уроке я отпросилась у Вероники Владленовны выйти. И спустя минуту вслед за мной в уборную влетела Черемисина.
– Ну что, Хацапетовка, поговорим с глазу на глаз? – Она дернула дверь моей кабинки.
Если она там одна, то почему бы и не поговорить? Только я собралась выйти, как по звуку и по дрожанию двери поняла, что Черемисина пропихнула что-то в ручку. Скорее всего, швабру.
Я отодвинула защелку, но дверь кабинки не открывалась. Я толкнула посильнее – без толку.
– Можешь не ломиться. Лучше посиди подумай о том, что бывает со стукачами. Потому что если Исаева исключат, то тебе не жить, крыса.
– Дверь открой! Быстро!
– Вчера тебя не тронули только потому, что он за тебя вписался. А когда его не будет, а? Никто нас тогда не остановит. Так что молись, убогая!
–
– Ага, сейчас же. И не подумаю. Тебе тут самое место. Не переживай, я скажу в классе, что ты на толчке застряла. Диарея, все дела...
Черемисина ушла, я слышала, как хлопнула дверь уборной.
Ну какой идиотизм! Я принялась дергать за ручку, надеясь, что швабра, или что там она вставила, постепенно вывалится, но безрезультатно. Ярику, что ли, написать, чтобы вызволил, хотя, черт, так неудобно…
Тут снова кто-то заскочил в уборную. По голосам – две девчонки из другого класса.
– Девочки, – сгорая от стыда, позвала я их. – Откройте, пожалуйста, дверь.
Они прыснули, а затем и вовсе захохотали вслух. Но швабру убрали.
– Спасибо, – буркнула я.
Они продолжали хихикать.
Когда я уже выходила из уборной, до меня донеслось:
– Это же с ней порезвились в тепличке? Все говорят…
У меня ноги так и подкосились. Какая мерзость! Идиоты чертовы! Только вот что мне делать?
Мало того, что эти сволочи кричат на каждом углу, что я вешалась на их проклятого Исаева. Так теперь еще распускают слухи, что… я даже повторить эту гадость не могу.
Кое-как сдержав слезы и успокоившись, я вернулась в класс. Но стоило мне войти, как все, ну почти все, хором захохотали. Не смеялись только Ярик, Исаев и Рыжий.
– 11 «А»! А ну-ка тихо все! – прикрикнула Вероника Владленовна. – После урока будете веселиться, а сейчас замолчали!
Только все стихли, как Чепа ляпнул:
– Хацапетовка, с облегчением!
И снова хохот. Мне стало дурно. Щеки вспыхнули, как будто мне в лицо плеснули кипятком. Я еле удержалась, чтобы не выбежать вон из класса.
– Чепов! Еще одно слово – и пойдешь к директору! – разозлилась Вероника Владленовна. – С ума вы все сегодня посходили, что ли? То Черемисина выступает, то Чепов… Что такое с вами?
Остаток урока она так и воевала с классом за тишину и порядок, но угомонить их у неё не получилось. Раскрасневшаяся и злая она под конец объявила, что на ее уроках больше никто и никогда не выйдет.
– А если Стоянову снова прихватит? – спросила Черемисина. – Ещё устроит тут нам газовую атаку.
И опять класс взорвался смехом, некоторые аж по партам катались. Веронику Владленовну уже никто не слушал и не слышал сквозь всеобщий хохот. А потом Исаев поднялся из-за парты, направился к двери и вышел. Без спроса, конечно же. И все как-то сразу замолкли.
– Спишите с доски номера на дом, – скорбным голосом проговорила классная. – Я обязательно сообщу вашим родителям, какой цирк вы сегодня на уроке устроили.
Педсовет назначили на вечер. Мы с Яриком успели сходить домой и вернулись в школу за полчаса до начала.
– Я тебя тут подожду, – сказал Ярик, пристраиваясь к подоконнику возле актового зала, куда потихоньку уже стекались люди.
– Я не хочу туда, – призналась я ему. – В десятый раз все это мусолить…