Однажды в Лопушках
Шрифт:
Инга вздохнула.
Матушка всегда-то умела людей понимать. И принимать. А вот у Инги этого не было. Во всяком случае, жалости она не испытывала.
— Нам… надо ближе туда, — она указала на камень, что виднелся в отдалении.
Встав на четвереньки, Инга поползла. Пробираться приходилось по телам, что лежали плотно, иные вовсе кучей. За ней наблюдали.
Красноцветов, который точно не хотел ближе к алтарю. Чуял его, пусть и спящего.
Ксения.
Автоматчик… отвернувшийся в другую
Инга все-таки добралась до края тел, именно затем, чтобы увидеть.
Эта часть зала будто возвышалась над другой. Пять ступеней всего, а будто путь на отвесную стену обрыва.
Над обрывом клубится сила. Темная. Растревоженная. Будто рой подняли. Инге жутко от того, что она видит. Но только она? Остальные чувствуют.
Люди.
И ежатся. И…
Кого-то подняли, потащили к алтарному камню, что пил горячий свет факелов. Положили. Растянули. И барабаны застучали быстрее, нервозней.
Мамочки…
Беломир отключился.
В какой-то момент. Правда, не сказать, чтобы надолго. Когда он пришел в себя, то понял, что жив. И совсем даже не обрадовался. Ныли ребра. И почки, кажется, тоже отбили. И все тело по ощущениям было чужим, переломанным. Но руки шевелились. Ноги тоже.
Достаточно.
Его вздернули.
Потащили. Кинули спиной на камень. Он хотел было сказать, что действовать надо мягче, но потом подумал, что не стоит. Все одно уже недолго осталось.
Руки захлестнули цепи, что характерно, тоже новые, блестящие. Непользованные. Но крепкие. Он подергал одну так, порядка ради, ибо приличной жертве положено вырываться и взывать о помощи.
На худой конец — о справедливости.
— Ишь ты, — восхитился кто-то. — Крепкий мужик.
— Отходите, — велели ему, и над головой Беломира возникла тень. Он голову и задрал, решив, что теперь можно, на алтаре бить не должны, как-то оно неуважительно по отношению к тому, кому жертву приносят. Тень превратилась в знакомого типа.
Как его… Синюхин.
И ведь, главное, он сразу Беломиру не понравился. Прямо-таки до скрипа в зубах и острого желания набить морду. Беломир решил, что если выживет, то больше не будет отказывать себе в малых удовольствиях.
Синюхин затянул какое-то заклятье.
На редкость занудное заклятье, и читает он его… неправильно? А это Беломиру откуда известно? И главное, ведь язык смутно знаком, но ощущение неправильности… будто фальшивит, что ли? Точно фальшивит, засранец этакий.
Обидно.
Тут жертвоприношение века, а они не подготовились.
— Фальшивишь, — сказал Беломир, и Синюхин споткнулся.
— Господин, может, его… — вмешался в беседу кто-то третий.
— Не стоит, — махнул рукой Потемкин-старший, который и человеком-то не выглядел.
И не выглядел.
И не был.
Это открытие уже не удивило. Верно, Беломир окончательно потерял способность удивляться. Просто сделал в памяти отметку.
— Так фальшивит же! — громче возмутился Беломир.
— Замолчи! — в бок пихнули.
— Неуважительно, между прочим…
— Да я… — Синюхин задохнулся от возмущения. — Я годы практиковался в старом языке.
А, вот в чем дело. Старый язык… да он слово через два правильно произносит. Кто его вообще учил? И учил ли? Язык холмов в университете не преподают.
— Кажется, ваш черед, госпожа жрица, — сказал с насмешечкою старик, который… точно знал, что так будет.
Хитрый старый… не лис. Лисы — животные приличные. А на этого и слов-то нужных не подобрать.
— Да я… я…
— Отойди, — жрица поднялась к алтарю и, склонившись над ним, провела ладонями по лицу. От прикосновения её обдало жаром, и кровь будто вскипела.
Не только кровь.
Дышать стало тяжко, будто каменная плита упала на грудь. Но тяжесть будто исчезла. И жрица тихо произнесла:
— Верь нам.
Верит.
В конце концов, что еще делать остается? Цепи разорвать и в бой? С цепями Беломир справится. Силу свою он чуял, как и то, что рано…
Для чего?
Она же завела песню. И на сей раз слова ложились древним узором, восхваляя ту, что некогда ступила на эти земли, обагрив их кровью.
Она не сама пришла. Её привезли люди.
Когда?
Давно. Пусть не на заре мира, но во времена столь далекие, что и песен о них не осталось. Те люди бежали. Но и в беге этом не забывали о той, которая была им…
Богиней?
И матерью. Кровь от крови. Слово от слова. Сила от силы.
Взлетели тонкие руки, сжимая узкую полосу клинка. А ведь красиво. Настолько красиво, что глаз не отвесть. Беломир и не отводит. Умирать не страшно. Он знает. Он уже пробовал. Жалко только… не себя. Сестрицу. Загорюет. И племяшки.
Отец опять же.
Он, конечно, та еще сволочь, но ведь отец. И…
Клинок вонзился в грудь. Сделанный из черного камня, того, который плавили в первородном огне драконы, он был тонок и остр.
Кто-то выдохнул. Кто-то, кажется, всхлипнул. Зря. Умирать не страшно. Страшно бросать их вот так… кто защитит? И жрицу тоже. Молоденькая совсем. Клятву опять же дала. Понять можно. Гражданская. Кто бы не дал? Кто бы выбрал не своих близких, а какого-то сомнительного…
А она стоит, улыбается.
И кровь еще кипит в груди. Но не больно почему-то. Совершенно не больно. Только цепи мешают. Беломир их и стряхнул. Чтобы Бестужевы да в цепях умирали? Не бывать такому.
Он выпустил силу. И проклятое железо разлетелось на осколки.