Однажды в Москве. Часть I
Шрифт:
– Что вам рассказывать? Манучаровы меня как родного приняли. Они, конечно, радовались, хотя в их глазах я то и дело улавливал тревогу, а то и печаль. Они прекрасно понимали, зачем я приехал.
Мы сидели за круглым столом в гостиной и сладко пили ароматный чай, поданный Джулией в грушевидных, с узорами на нежном хрустале, стаканах, известными в Азербайджане как “армуды”, и все вспоминали и вспоминали. Познакомили меня и с худощавым типом с оттопыренными ушами и с очень интеллигентным взглядом.
– Эммануил Акопян… – тот солидно представился. Он являлся Манучаровым дальним родственником и помогал отцу Джулии по работе. И, кстати, являлся претендентом на ее руку и сердце. Это я позже узнал,
– Из Баку заказали, – нежно держа стакан, сказал дядя Самвел. – Из других и не хотим пить, вкус чая не чувствуем.
– Они с отцом твоим и дома так капризничали, – улыбаясь, вспомнила тетя Роза. – Помню, как отправляли обратно чай, налитый в другие стаканы, кровопийцы…
Я невольно задумался. Сколько времени прошло, столько горя и несчастий, а бакинские армяне до сих пор называют Баку домом, где они так много радостей делили со своими соседями – азербайджанцами, русскими, евреями… Господи, как это случилось? Как ты мог позволить?..
– Мы наслышаны о горе, постигшем вашу семью, – вновь деликатно откашлялся дядя Самвел. – Пусть земля будет пухом для Исика (так они называли брата Искандера), ведь такой золотой мальчик был… И как он мог сунуться в эту мясорубку? – вдруг психанул он. – Твой отец мудрый, рассудительный человек. Как он мог позволить ему… вам, – он с укором посмотрел, – залезть в эту бойню? Вот ты… Что ты потерял там? – пытливо уставился он на меня. – Ведь мы знаем, и ты воевал…
– Самик… – Роза осторожно дернула его за рукав.
– Нет, мне просто интересно, Роза. Он же не чужой? Я просто хочу понять.
– Так получилось, дядь Самик.
– Почему так получилось?
– Наверно, защищали родину… – я невольно посмотрел на Эммануила, который, потупив глаза, молча слушал. Джулия, вся на взводе, тоже не поднимала глаза.
– А-а, брось! Что ты ерунду мелешь?! – почти закричал Самвел Манучаров. – Родина!.. Не смеши! Твоя родина Баку, поселок Кирова, наш двор! Ты до этого и дня не был в этом гребаном Карабахе! Что у тебя общего с ними? Ты думаешь, нам этот Карабах нужен был? Мы все потеряли из-за него! У меня несколько поколений жили в Баку, на Завокзальной, в Кировском. Я каждый дом, каждую семью знал в этих районах, будь хоть армяне, хоть азербайджанцы. В любой двор, в любую дверь мог зайти без стука. Вот где была моя Родина!.. А теперь? Разве мы живем? Мы существуем просто, понимаешь? Каждый день, сталкиваясь с этими чужими харями, везде: на улице, на работе, в транспорте, в гостях – я в их взглядах читаю только одно: понаехали! А то, что, “понаехав”, я за пару лет своими армянскими мозгами создал рабочие места, кормлю и пою их, им, конечно, неинтересно. Я, Самвел Манучаров, имеющий два высших образования, который в Баку с секретарями райкомов разговаривал на “ты”, здесь лицо кавказской национальности, человек второго сорта!
Ты их хоть на шее вози, хоть душу отдай, Кавказ для них всегда будет бельмом в глазу! А то, что кавказец Сталин для них империю создал, которую они пропили, быстро забыли!..
– Самик, успокойся… – тревожно промолвила тетя Роза, нежно гладя его по плечу. – Тебе нельзя нервничать, сахар поднимется.
– А пусть… – он махнул рукой. – Хоть одним разом. Все надоело.
– Сдурел на старости? – разозлилась жена. – А нас на кого оставишь?
– Не все такие, – примиряюще высказалась тетя Инна, – не бери грех на душу, Самик, разве наши соседи плохие? Нас везде уважают. В магазине меня всегда без очереди пропускают. Даже этот пьяница… Как его? Который в подъезде в полосатой майке спит. Порох…
– Прохор, – подсказал Эммануил.
– Да, он меня графиней называет и всегда галантно кланяется, – хихикнула она, подкашливая. – Он мне напоминает спившегося аристократа.
– Твоему спившемуся аристократу в заштопанной тельняшке Мануля каждое утро исправно выдает на пойло, и если он по какой-то причине
– Вай, что ты говоришь, Самик, – тихо заохала тетя Инна. – Вай, чтобы он сдох, негодник…
– Соседи тоже свое получают. Нет-нет, я к каждой двери подкидываю то мешок муки, то мешок картошки. И все ради того, чтобы моя бала… – погладил он с нежностью волосы рядом сидевшей Джулии, – не читала в их глазах это омерзительное “понаехали”, мама. А в магазин я тоже выгодно для них поставляю продукцию, за которую расплачиваются, когда удобно. Так что причина их уважения не твои седые волосы и зрелые года. Тут тебе не Баку.
– Вай Баку, мой несчастный Баку… – опять всплакнула Инесса Андреевна, поднеся свой белоснежный платок к старческим глазам. – Какой ты жестокий стал, Самик. Ты раньше такой хороший мальчик был…
– Аа-а… – раздраженно махнул Самвел Манучаров. – С этой сумасшедшей жизнью я скоро сам превращусь в Прохора… Пойду, часок вздремну перед работой, Роза… – устало произнес он, вставая, – что-то нездоровится. А ты, будь как дома, сынок, поговорим еще…
Да, конечно, поговорили, после еще и еще раз говорили. Они хотели узнать про все и про всех после того злополучного дня, когда их провожали у парома. И ловили каждое слово, когда речь шла о родном Баку – где что построили, где снесли. Особенно интересовались соседями, с которыми прожили рядом не один десяток лет. Дружили, вечерами в нарды стучали во дворе, где дети допоздна играли в прятки, а женщины беспечно грызли семечки, обсуждая, самые, что на их взгляд, интересные новости: кто за кого вышла замуж, кого женили или кто куда поступил.
Мы тогда жили, наслаждаясь каждым днем и настраиваясь на самое светлое будущее, которое если даже не мы, то наши дети обязательно должны были узреть. Кто бы нам объяснил, что проживаем мы уже в этом “будущем” и что скоро все это исчезнет как мираж в пустыне, словно землю заполоняют самые темные силы, что могло придумать больное воображение. Что потомки наши уже не будут танцевать на комсомольских и интернациональных свадьбах, а как пушечное мясо будут загнаны на фронтовые позиции с целью уничтожения друг друга. Они уже будут не только нашими детьми, но и детьми войны, беспредельного мира, находившегося под властью сильных мира сего…
Родня очень беспокоилась за Джулию, своей добротой и обаянием заслужившую всеобщую любовь многочисленного клана Манучаровых. Она стойко сопротивлялась бесконечным попыткам родителей устроить ее жизнь. Многие сватались. И некий осетин был из клиники, где она работала, который, получив решительный отказ, тут же уволился. Достойный поступок… Джулия все предложения отметала, сильно злясь и нервничая. И у родителей опустились руки.
– Скажу тебе честно, – как-то расстроенно произнес дядя Самвел. – Я и все мы против этого брака и ты, конечно, понимаешь почему. Ты хороший мальчик, Рафаэль, ты вырос на наших глазах. Мы знаем твою семью, знаем, какое воспитание ты получил. Не было бы этих событий, мы счастливы были, если наша кровинка связала бы судьбу с тобой. Но сейчас… – который раз вздохнул он. – Я не представляю ваше будущее! Слишком много крови между нашими народами. Что плохо, она проливалась в прошлом и нет гарантии, что не прольется и в будущем. Идиотов всегда будет хватать… А о детях, которые еще не родились, вы подумали? Какое будущее вы им готовите? Быть изгоями в обеих общинах! Сейчас распадаются даже устоявшиеся браки на этой почве, а вы решили заключить новый. Вы сумасшедшие. И мы сумасшедшие, что не можем отговорить вас… Вот, ответь мне, сынок, положа руку на сердце, ты уверен, что сможешь сделать ее счастливой? – спросил он с какой-то надеждой, пытливо всматриваясь не в лицо, а, кажется, в мою душу.