Однажды в Москве. Часть I
Шрифт:
Эта сказала тихим голосом пожилая женщина, сидевшая рядом с тетей Инной. Я после узнал – она являлась приятельницей Джулиной бабушки. Когда-то одну школу заканчивали.
– Мадонна, он же свой, бакинец, – чуть надменно поддержала ее Инесса Андреевна, нарядившаяся для такого торжественного случая в темно-сиреневое вечернее платье с черными кружевами на воротничке. Семейные бриллианты сверкали на груди и на пальцах, придавая ей схожесть действительно с графиней. – Конечно, будет краснеть. Какой он воспитанный и умница, это я знаю. Он вырос на наших глазах…
– Пардон, Инночка, позволь не согласиться, – тут встрянул
– Дедушка! – воскликнула Джулия, сжав мою руку. Глаза ее в один миг налились слезами.
– А ты молчи! – закричал на нее старик. – Ты еще ребенок, не понимаешь какой роковой шаг пытаешься сделать! К сожалению, твои родители тоже… – вновь махнул он тростью уже в Самвела Манучарова. – Наш долг – уберечь тебя от самой себя. Потом спасибо скажешь…
Несколько мужчин в возрасте, сидевших рядом со Спартаком, одобряюще закивали, женщины их тоже недовольно зашушукались. Сам Спартак сидел с каменным лицом и не реагировал, глотая иногда чай. Джулия, прикрыв заплаканное лицо руками, убежала обратно в комнату и захлопнула дверь.
Наступило неловкое молчание. Я нервно теребил пальцами бахрому скатерти и не решался поднять глаза. Сердце бешено колотилось.
“Все. Ничего не получилось. Вернусь в Баку… Нет, лучше в Сибирь. Подальше…”
Но я рано подвел итог.
– Ты что так раскричался? – услышал я вдруг гневный окрик тети Инны. – У нее, слава Богу, родители есть! Какой он воевал, он курицу не мог зарезать в Баку, все смеялись. Его с улицы схватили и затащили на эту проклятую бойню, а он убежал. К нам приехал, моя бала… Не знаешь, как это делают? И если тебя позвали на совет, это не значит, что должен командовать, старый хрыч!
– Инночка, ты не понимаешь… – спустил голос на тон ниже армянский аксакал. Чем-то он напоминал мною любимого актера Армена Джигарханяна. Внешнее сходство. Тот же лукавый, но волевой взгляд из-под бровей. Даже тросточка, видимо, с рукояткой из слоновой кости вписывалась в образ.
– Я-то хорошо понимаю… – не успокаивалась “Инночка”. – Размик, не открывай мой рот! Догадываюсь, почему ты против этого брака. Не открывай мой рот! – опять повторилась она, грозя указательным пальцем.
– Дорогая, вовсе не обязательно, чтоб ты открывала свой прекрасный рот, – засуетился вдруг Размик Аллахвердян. – Ты когда молчишь, еще прекраснее выглядишь, – он примиряюще-заискивающе залил. – Артурчик джан, налей нашей Инночке то красное вино, которое перед тобой. И, конечно, там, где ты скажешь слово, я буду молчать. Считай, сто лет прошло, и я в гробу.
– Вот и молчи, – вновь недовольно заворчала тетя Инна, – дай и другим высказаться…
Мне, конечно, стало интересно тогда, чем это тетя Инна заткнула этого вроде крутого старичка. После, как-то
Оказывается, первой любовью Размика Аллахвердяна была азербайджанка, дочь второго секретаря одного из районов послевоенной Советской Армении. И та вроде тоже отвечала ему взаимностью. Но когда дело дошло до старейшин рода, те после долгих уговоров поставили сватам условие: мол, парень должен стать мусульманином и, соответственно, сделать обрезание.
Хотя в советское время устои традиционных религий были основательно расшатаны, люди на подсознательном уровне следовали этим традициям, столетиями укоренившимися в их ментальности чуть ли не на генетическом уровне. Большое значение имело место в решении этих и других схожих вопросов “институт аксакальства”, с которым вынуждены были считаться даже партийные боссы.
Родня Размика сначала в гневе отказалась от предложенного, сочтя себя оскорбленной, хотя молодой Размик, чтобы добиться цели, согласен был даже на обрезание, хоть и холодел при мысли о предстоящей экзекуции. И орал во всеуслышание, что не то, что принять магометанство, хоть черту готов челом бить, лишь бы его женили на красавице Сураййе.
Видя одержимость единственного отпрыска, да и учитывая предприимчивыми армянскими мозгами выгодную брачную партию с дочкой партийного босса, родители его обратились не то к попам, не то к католикосу, что, может, во имя достижения цели, церковь даст свое благословение к требуемому “предательскому” обряду? Мол, пусть примет магометанство, женится, потом опять сделаем его добрым христианином, а заодно оставим конкурирующую религию с носом. Те вроде за чаркой доброго вина ехидно согласились. Но когда какой-то продвинутый поп поразмыслил, что религию поменять и опять принять обратно в общем-то фигня, учитывая, что Бог един, но как быть с отрезанной плотью? Ведь ее-то обратно в заводском качестве уже не прилепишь?
И переговоры “резонно” уперлись в тупик.
Убедившись в бесперспективности затеи и боясь огласки и, соответственно, коммунистической порки “сверху”, секретарь, наконец, выгнал армянских сватов прочь и переправил дочь к бакинской родне, а там спешно выдал за какого-то бедного родственника. Все утряслось. Остались довольны и аксакалы, и муллы, и попы. Только Размик получил душевную рану, преследующую его, наверное, всю оставшуюся жизнь…
Ясно, почему бравый старик так в спешке ретировался. Мало кто помнил эту историю, но, к его сожалению, не Джулина бабушка. И, конечно, то и дело разглагольствующему о величии и исключительности “армянской расы” Размику Аллахвердяну было накладно признаться, что когда-то он и сам мечтал породниться с представительницей этой “дикой” нации, как ранее выразился…
Как бы то ни было, когда старик заткнулся, среди оппозиционно настроенной части родственников Джулии больше не нашлось столь харизматичного лидера. Спартак Манучаров упорно молчал и не вмешивался. Зато Артур и его жена Гаянэ активно выступили в пользу нашего с Джулией брака и других зарядили. Мол, хватит, все мы люди в конце концов, знаем, что есть Баку и кто есть бакинцы. После некоторого обсуждения – притом являющиеся в большинстве бакинские армяне перетирали тему на “родном” русском – все обратили взоры к непосредственным предкам Джулии и постепенно замолкли.