Однажды в Москве. Часть II
Шрифт:
Джулия наотрез отказалась от химиотерапии, не хотела сталкиваться с ее последствиями. Она была глубоко религиозным человеком, фаталисткой по натуре. Она просто молча и покорно приняла этот самый страшный и смертельный удар судьбы в своей молодой, еще не познавшей полное счастье жизни. Попросила любимую Библию, и она до самой ее кончины находилась над ее головой сначала в палате, позже дома.
Проконсультировавшись с авторитетами в этой области, мы вконец отчаялись. И не стали настаивать. Все было бесполезно. Мы обрекли бы ее на дополнительные муки.
Думаю, излишне говорить, что я почти днем и ночью находился рядом. Но, к сожалению, не до конца…
– Вы хотите сказать, что, когда она… она… вас не было рядом? – уже почти рыдая, спросила Аталай. Ганмуратбек неуклюже попытался вытереть ей глаза, но только оцарапал своими мозолями. Наконец она в истерике укусила его за палец, и он обиженно оставил ее в покое.
– Господи, ну что это такое, – начала причитать зареванная, – как кому-то хорошо, ты обязательно какую-то гадость придумываешь… Ой, что это я сказала? Это все вы! Вы!.. – огрызнулась она в слезах на рассказчика.
– Нет, меня не было… – Длинный нервно затеребил пальцами по столу. – И не спрашивайте, я сам…
Через недели две ей стало чуть лучше, и она с помощью медсестер стала ходить. Что только врачи ей не вливали!
Джулия попросилась домой. Так и высказалась: хочу умереть дома. Я, конечно, пытался отогнать эти мысли, но как только сталкивался с ее спокойными, печально улыбающимися глазами, которые, кажется, жили своей отдельной жизнью на ее почти прозрачном лице, терялся и замолкал. Джулия сама понимала и чувствовала свое состояние – она все-таки была медиком. К тому времени ей уже назначили специальные обезболивающие, которые постепенно увеличивались в дозах.
Мы перевезли ее в наш дом. Родители хотели ее к себе забрать, она отказалась.
В этом доме мы провели самые счастливые дни своей жизни. Превратили его в уютный уголочек нашего родного города: с запахом пахлавы и ароматного плова, с согревающим душу бакинским шансоном – Бока у нас “пел” постоянно, с мугамом, с радушными гостями, друзьями… Наша кровинка Тимур родился здесь, в атмосфере любви и счастья. Здесь должны были воплотиться наши бурные фантазии. Например, мы хотели достроить третий этаж со стеклянными стенами, с оранжереей, с цветочными клумбами.
Наши несбыточные уже мечты…
За Джулией был организован тщательный уход. Квалифицированные врачи, казалось, больше времени проводили у нас, чем в клиниках. При Джулии постоянно присутствовали две медсестры. Одна в последующем вообще поселилась у нас. Роза и бабушка сидели при ней, почти не отлучаясь. Джуля иногда сама отсылала их, чтобы остаться со мной наедине. В такие минуты она брала мою руку под одеяло, и мы обычно молча смотрели друг другу в глаза или что-то вспоминали из прежней жизни, пока она не засыпала.
Через некоторое время Джулия уже не могла ходить. Ела все хуже, впрочем, ее иссякшие силы все чаще поддерживала капельница. Редко смотрела телевизор, предпочитала, чтобы ей вслух читали что-то из Библии, так и засыпала. Перед смертью она впала в беспамятство. Не узнавала родных.
Все близкие нам люди регулярно наведывались. Но к Джуле заходили лишь те, кого она сама хотела видеть. Я всегда буду благодарен Гаянэ. Она каждый день приходила. Сама в шоковом состоянии из-за смерти мужа, она при ней находила в себе силы для шуток. Старалась хоть как-то отвлечь, подбодрить…
Однажды, когда ей было чуть лучше, пустила к себе Размика Аллахвердяна. Старик вышел от нее почти счастливым. Она с Гаянкой поприкалывались над ним, обсуждали его интимные отношения с Люськой.
Инесса Андреевна высохла как скелет. Несчастье с любимой внучкой сломило ее. Некогда с царственной осанкой, она теперь двигалась по дому как тень, еле выпрямляя спину, которая все больше горбилась. Я почти до самой ее смерти – она умерла через два года после изложенных событий – ни разу не видел в ее глазах ни слезинки. Они как будто высохли от горя.
А глаза у родителей Джулии не высыхали. Впрочем, и они старались при ней держаться бодро. Все пытались уверить, что с каждым днем ей становится лучше. С Тимуром больше времени проводила Аракся и поселившаяся у нас медсестра Татьяна. Родные этой доброй девушки держали в пригороде Москвы несколько коз, молоко которых начало заменять сыну материнское. Джулия категорически была против кормления ребенка искусственными смесями. Она упорно продолжала контролировать этот процесс, пока была в состоянии.
Как-то заехал Мансур. Он по привычке отказался подняться в дом, пообщался во дворе с братьями, которые почти безвылазно дежурили у меня дома. Ночью по очереди оставались у Иннокентия. Я инструктировал их и по поводу Мансурова. Но, как ни странно, тот больше не заводил разговор про дело Багдасаряна.
Меня очень озадачило, когда Джулия позвала к себе Наилю, однажды зашедшую к нам с братьями. О чем они говорили битый час, никто не узнал. Жена попросила даже удивленную Гаянку оставить их наедине. Саламова вышла от нее с распухшими и заплаканными глазами, за что мы ее поругали. Не ответив, она птицей пролетела по ступенькам и юркнула в машину. Павел отвез ее домой. Позже Романов мне сказал, что она всю дорогу ревела, так и не ответив, в чем дело.
Впрочем, мы были в таком ступоре, что скоро забыли об этом довольно странном случае. Джулия никогда не была близка с Наилей, наоборот, казалось, относилась к ней настороженно. Да и общались-то они всего пару раз…
Арам заехал лишь однажды ранним утром. Было холодно и мы вошли в дом. Некоторое время молча сидели за столом, пили чай. Он даже не спросил про состояние жены. Мы это “обсудили” глазами.
Я рассказал про разговор с Мансуровым. О своих опасениях. Немного подумав, он согласился, что мне грозит опасность. Он не сказал нам – я понял, что и у него чемоданное настроение на тот свет. Казалось, хуже Арам никогда не выглядел.