Однажды в Париже
Шрифт:
— Что касается меня, то я люблю встретить настоящую звезду, — изрекла Аньес. — Эти люди — единственное наше общее культурное наследие. Если я скажу, что люблю романы Барбе д'Оревильи или картины Эсташа Лесюэра [24] , меня никто не поймет, и никто на это не отреагирует. А если я упомяну Брюса Фэйрфилда, то люди будут знать, о ком я говорю, и мне ответят. Мне интереснее прочитать интервью с ним, чем с французскими актрисами-идиотками, из которых журнал «Сенсации» делает свою обычную приправу. Будьте душкой, сделайте интервью с тремя «Б»: Бах, Буш и бардак. Это было бы для меня очень интересно. Я вам помогу.
24
Барбе д'Оревильи (1808–1889) — французский писатель, автор глубоко кризисной по взгляду на мир прозы. Лесюэр Эсташ (1617–1655) — французский художник, для произведений которого характерна спокойная и мягкая трактовка религиозных сюжетов.
Как она была хороша! Тоненькая, как спичка, силуэт — как будто очерченный кистью художника, цвет лица фарфоровый, голос звонкий и нежный, как родник, во всем ее теле чувствовалась
— Думаю, шансы у меня есть, — кивнула Аньес. — Миллиардеры-янки больше не выносят американок. Американки ждут от мужчин совершенства, которого мы, европейские женщины, требовали только от метрдотелей, когда таковые еще имелись. Они не только выкачивают из мужчин все деньги, но и мучают их своими капризами. Американские богачи по горло сыты специалистками по брачным контрактам, шопоголиками. Они мечтают об экзотических созданиях типа нас, толерантных, немного легкомысленных, но скромных, расточительных, но разумных, насмешливых, но осторожных. В Нью-Йорке влюбленность подпадает под действие коммерческого кодекса: распределяются роли, соблюдается планирование, рассматриваются статьи контракта… Мы действуем более спонтанно. Да, у меня есть козыри, которые я могу разыграть.
Она говорила эти ужасающие вещи с улыбкой. И без жеманства. Как будто бы речь шла о том, что само собой разумеется. Для нее, как для игрока в казино, Фэйрфилд был номером на зеленом сукне игорного стола, она собиралась поставить на него. Если он не выпадет, то можно — она не исключала этой возможности — сделать ставку на меня, но позднее.
Бессмысленно говорить, что я только этого и ждал. Никакого риска возмутить меня не было. К тому же, если Аньес, как было похоже, открывала свои позиции, она взвешивала каждое слово. Она как будто прошла курсы либертинажа. В то время как она лишь смачивала губы в шампанском, я выпил уже третий бокал. Я был очарован ее грудью. А бусы из черного жемчуга, браслет из черной кожи и стразов, чуть-чуть тронутые помадой губы, ее не слишком длинные волосы красивого каштанового цвета, ничего общего не имевшие с черной краской цвета вороньего крыла, которая окончательно старит молодящуюся женщину… Слово «простой» как будто было изобретено специально для нее. Все выглядело непринужденно, но, бьюсь об заклад, каждая деталь была взвешена, вплоть до тона ее голоса. Я находился под ее очарованием, когда наконец появился Фэйрфилд, опоздав на целый час.
На первый взгляд это был славный малый из Принстона, которому не в чем себя упрекнуть. Мне был известен его точный возраст: сорок шесть лет, как и мне. У него не было ни единой морщинки на лице. Жизнь скользила по нему, не оставляя следов. Все шло само собой. Он поцеловал Аньес в уголок рта и пожал мне руку. Ему даже не надо было улыбаться, чтобы выглядеть счастливым. Он спросил, почему мы не начали ужинать без него. В Нью-Йорке его менеджер совсем не принимает внимание разницу в часовых поясах. Брюс Фэйрфилд утверждал, что целый час провел, разговаривая с ним по телефону. По крайней мере, эти извинения свидетельствовали о его вежливости. Его одежда подтверждала, что он ценит хорошие манеры: серый костюм, белая рубашка, черные туфли. При взгляде на него приходили на ум все слова, кроме слов «звезда поп-музыки». Безупречный класс. И тут же, как все по-настоящему могущественные люди, он указал на черточку, которая как бы принижала его и заставляла собеседников чувствовать себя свободно:
— Я плохо говорю по-французски, хотя восемь лет изучал французский язык в школе. Меню — это выше моего понимания. Сделайте заказ за меня.
Поданное в папке из бристольского картона, окаймленной по периметру посеребренной рамкой с блестящими буквами, меню обещало блюда, усыпанные золотом и жемчугом. Чтобы не перебить аппетит, из осторожности, в нем не указывались цены. Фэйрфилд предоставил Аньес сделать заказ и попросил позвать сомелье. Он хотел заказать бордо, старой выдержки. Совсем в духе Версаля он попросил содержимое второй бутылки сразу же перелить в графин, чтобы вино могло напитаться кислородом. Эта просьба очень понравилась сомелье. В хит-параде столиков мы заняли первое место. К тому же вдруг появилась Жюстина Бурдон собственной персоной и уселась справа от меня. Откуда она появилась? Из грузоподъемника для блюд, прямо из кухни? Но она сидела здесь, выпятив вперед свои огромные губы, с помощью которых, невероятным образом, она еще умудрялась произносить слова. Жюстина попросила меня представить ее Брюсу Фэйрфилду.
Я встречал ее за два месяца до этого на благотворительном обеде в пользу жертв СПИДа. Журнал «Сенсации» зарезервировал там столик. Этьен, мой патрон, обожает такого рода барщину. Во-первых, потому что таков его вкус, а во-вторых, из расчета. В числе приглашенных гостей на таких мероприятиях бывают звезды, которые раньше или позже могут начать против нас судебный процесс за вторжение в свою частную жизнь. Их присутствие весьма устраивает наших адвокатов и может помешать искам со стороны их адвокатов. Не все попадают в эту ловушку, но Бурдон поддалась. И тоже из расчета. Ей нужно было увидеть свое фото на обложке «Сенсаций». На протяжении карьеры таких фото может быть раз, два и обчелся. Их количество может выделить вас среди ваших соперников. Но требования Жюстин Бурдон, так сказать, охладили нашу заинтересованность. Она требовала не только, чтобы ее фотографии, разорительные и экстравагантные, делал непременно Давид Лашапелль [25] , но и чтобы интервью у нее брал Патрик Модиано, которого трудно найти и который всячески уклоняется от таких вещей. Ее не узнали бы на этих снимках, а текст не открыл бы ничего нового о ней. Я бесцеремонно расхохотался. Из вежливости. Если бы я не позволил себе этого, я рекомендовал бы ей принять холодный душ. Этьен обещал Жюстин, что подумает, а потом мы с ним вместе посмеялись над этим, но меня она видела только во время обеда и после этого никогда со мной не здоровалась. Каждый раз, открывая рот, она выдавала какие-то обрывки размышлений о нравственности, которые она кое-как перемешала, чтобы получилось подобие сентенции гуманитарного толка. Это было утомительно. И лицемерно, поскольку она старалась влезть своими лапами только туда, где это никого не затрагивало. Когда один из приглашенных упомянул об испытаниях на животных, которые проводятся при подготовке к выпуску косметических продуктов, святая Жюстина предусмотрительно удалилась с кафедры, откуда проповедовала: нельзя причинять вреда крупной парфюмерной фирме, чьим лицом она является. Что касается меня, то она меня просто рассматривала как пустое место. Но не в «Кристал Рум». Здесь я снова стал представлять интерес. Не стоит говорить, что это привело меня в ярость. Когда видишь, как звезды третируют журналистов, то задаешь себе вопрос: куда же смотрит «Эмнести интернэшнл» [26] ? Поскольку у Жюстин Бурдон была на лбу этикетка «Снялась в кино», я был в ее распоряжении. Вместо того чтобы улыбнуться, я принял удивленный вид. Если бы я по радио услышал самого Христа, возвещающего свое пришествие, я не был бы более удивленным.
25
Давид Лашапелль считается одним из лучших фотографов современности, его фирменную манеру определяют как «репортажный сюрреализм».
26
«Эмнести интернэшнл» (англ. Amnesty International) — международная независимая неправительственная организация по защите прав человека.
— Вы обращаетесь ко мне?
Я почувствовал, что она напряглась. Ее губы оставались приоткрытыми, обнажая зубы, но улыбку словно ветром сдуло. Жюстин проскрипела сквозь зубы:
— А к кому же еще?
Действительно. Но вместо того чтобы помочь ей выпутаться из неловкого положения, в которое она попала, я решил посмаковать ситуацию. Несмотря на пластические операции на губах и на груди (говорят, и на ягодицах тоже), эта аллегория эстетической хирургии преобразилась в воплощение благочестия. Я посоветовал ей самой налаживать свои светские контакты. Она удалилась, причем так же внезапно, как и появилась. Аньес расхохоталась. И тоном стюардессы разъяснила Фэйрфилду, что произошло. Ему было совершенно наплевать, что он упустил такой «кадр».
— Never heard of her [27] .
Во всяком случае, сказал он, сегодня вечером его интересует только Аньес. Как и меня. Только у меня уже на старте были большие препятствия. Завтра вечером Брюс должен был взять ее с собой на показ мод Галлиано, а во второй половине дня она должна была его сопровождать на встречу в Министерство финансов: сам Николя Саркози пригласил его выпить по стаканчику.
Когда Брюсу принесли его суфле из каштанов с устрицами, он спросил у Аньес, не произносят ли здесь, в обстановке старого замка, молитву перед едой. Накануне днем у них был спор по вопросам религии, и это продолжало его забавлять. От этого мы перешли к пламенным христианам из Белого дома, затем к Ираку, потом к шоу-бизнесу и, наконец, к системе звезд. У Брюса были весьма верные представления, он давал четкие формулировки и был реалистом:
27
Никогда о такой не слышал (англ.).
— Когда продаешь столько дисков, как я, уже не боишься прессы. То, что она пишет, имеет вид и вкус информации, но это иное — обида, лесть, снисходительность. Но в особенности выдумки. Все неверно, даже цифры. Некоторые выдумывают себе успехи, чтобы привлечь внимание публики, другие скрывают свои успехи, чтобы не обращать на себя внимания налоговой службы. В нашем кругу все рассматривают истину как угрозу, поэтому мы храним ее в тайне. Фотографии и интервью ничего не раскрывают, они служат экраном между нами и остальным миром. Единственный допустимый имидж — это имидж официальный. Если появится другой, виновного наказывают: больше никаких интервью с другими звездами этой студии, никакой рекламы, никакой информации. И еще в США не привлекают к суду. Во Франции для ваших звезд просто рай. Обнаруживается истина, призывают адвокатов, и вот вам компенсация, в звонкой монете, отмеренная и не подлежащая налогообложению. Я только что чувствовал себя в Фонтенбло как дома. Я принадлежу к привилегированным слоям общества. То, что называют нашей частной жизнью, это то, что мы имеем право скрывать от других. Да, право собственности незыблемое и неприличное, и я первый готов с этим согласиться. Тем более что я люблю читать пикантные подробности из жизни певцов и актеров, которых я знаю…
И дальше все в том же духе. Я резюмирую и обобщаю все, что Брюс сказал во время ужина. Он высказал столько идей, что голова могла пойти кругом. Возвысившийся в своем статусе неприкасаемого, он посылал ко всем чертям мораль, правосудие, прессу, фанатов и весь мир в целом. Что касается его самого, то он рассматривал истину не как опасность, а как удобрение. Он делал из нее сырье для рассуждений, «отличающихся от других». Обычно звезды играют с ложью, как маленькие девочки играют в куклы, это само собой разумеется. Он — без грубостей, без непечатных выражений, спокойно, расставляя слова перед нами, как расставляют на столе фамильное серебро, не придавая этому значения — вел неожиданные речи, антиконформистские, циничные, которые шли вразрез с декларациями других знаменитостей. Он забыл об обычной осторожности с каким-то надменным спокойствием. Крысы, когда кусают, своей слюной делают анестезию своим жертвам, — Фэйрфилд обладал такой же успокаивающей вежливостью. Его речи были непригодными для употребления, но я ими неплохо воспользовался. Я уже видел подзаголовки своего интервью. И тем лучше, что у меня нет никаких подробностей о личной жизни Брюса, которые я мог бы обсасывать. Однако статья произведет впечатление на умы. Достаточно было понаблюдать за Аньес, чтобы в этом убедиться: она подпала под его очарование. Она хотела Фэйрфилда, и ей были нужны подробности. Как будто бы стараясь мне помочь, ссылаясь на интервью, которое появится в «Сенсациях», напустив на себя наивный вид хорошенькой женщины, задающей вопрос без задних мыслей, Аньес заманивала его туда, где добычу поджидали капканы, — на территорию личной жизни. Но, учтите, в своей манере, то есть нашей, парижской, с мудреными уловками. И мысли не было, чтобы спросить на квебекский манер: «А женщины, чувак, часто ты их трахаешь?» Она завела его в сферу вопросов о его физической форме.