Однажды в полдень

Теллеген Тоон

Над лесом повисла глубокая, сонная тишина.

И только Верблюд не спал. На лесной опушке он поджидал Бабочку, которая обещала объяснить ему, как через реки и поля добраться до пустыни. Там, по слухам, было всегда сухо, а Верблюд ужасно не любил сырости.

Он ждал и ждал, но Бабочки все не было. Стемнело, и Верблюд понял, что сегодня она уже не придет. Время от времени накрапывал дождь, а где-то вдали вовсю бушевала непогода.

По щекам Верблюда покатились крупные слезы. Их он не любил почти так же, как и дождь. Он

содрогался при мысли о скользких, мокрых соленых каплях на своих щеках, но сдержать их ему не удавалось. Он был так огорчен. Слезы капля за каплей текли у него из глаз и падали на землю.

Муравей проснулся, когда его пол залил поток, наплаканный Верблюдом. К тому времени уже наступила полночь. Муравей забрался на веточку и вверх по течению добрался до Верблюда, стоявшего по пояс в собственных слезах.

– Ты чего это? – спросил Муравей.

Но из-за рыданий Верблюд не сумел вымолвить ни слова, а только всхлипывал еще горше.

Муравей сорвал листок с куста и утер Верблюду слезы.

– Спасибо, – всхлипнул Верблюд. – Спасибо тебе…

Но вид у него был все еще совершенно несчастный.

Слезное море потихоньку впитывалось в землю.

– Знаешь что, – сказал Муравей, с одной стороны, опасаясь, что Верблюд опять ударится в слезы, а с другой – страстно желая вернуться домой.

– А что? – ответил Верблюд.

– Пошли-ка со мной, я тебе вкусненького дам.

– Да мне же есть никогда не хочется, – неуверенно возразил Верблюд, но все же пошел с Муравьем. Они шагали по осклизлой, соленой лесной тропинке, а над ними сияла луна. Дома Верблюд получил от Муравья корку хлеба, такую черствую, что и Змея не сумела бы выжать из нее ни капли влаги. С недоверчивой улыбкой Верблюд угрыз корку и нашел, что это очень даже вкусно, а Муравей вовсю зевал и уже пару раз выразительно пожелал ему спокойной ночи.

ОДНАЖДЫ БЕЛКА ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ ПЕРЕОДЕЛАСЬ ПАУКОМ и в таком виде заявилась к нему в гости.

Завидев Белку, Паук не поверил своим глазам.

– Но… слушай…а не я ли это собственной персоной?– запинаясь, пробормотал он и прытко отскочил в самый угол своей паутины.

– Да, – сказал Белка. – Это ты и есть.

– Да быть того не может! – завопил Паук. – Так нельзя! То есть, я имею в виду: я – это ведь я, и больше никто?

Паука бросило в жаркий пот, и его волосатые ноги задрожали на ниточках паутины.

– Нет, конечно, так нельзя, – сказала Белка, – но тем не менее, против факта не пойдешь.

Она с трудом удерживалась от хохота, а Паук с таким же трудом удерживался на ногах. Ему казалось, что все вокруг заходило ходуном и мир рушится.

С тонкой березовой ветки Белка очень осторожно переступила на паутину. Но одно дело – переодеваться Пауком, а совсем другое – уметь ходить по паучьей сети.

Уже через два шага ее ноги запутались в липких нитях.

– Помогите! – заголосила она. – Спасите!

– Вроде вон и голос не мой совсем, – усомнился Паук.

– Да ну Паук же, помоги! Это я!

– Что-то не верится мне, что это я, – сказал Паук, подступая поближе, чтобы рассмотреть самого себя. – Нет, – убежденно заявил он наконец. – Теперь точно. Не я это.

Белка тщетно боролась с паутиной, стараясь выпутаться, и в процессе борьбы отвалились ее паучьи ноги и обнаружился беличий хвост.

– Ах вон что, – расхохотался Паук. – Ну, какой же это я. А я-то струхнул…

Он повернулся, отошел на середину паутины, прилег и, после встречи с самим собой, забылся глубоким сном.

В конце концов Белке помогла выпутаться Цапля, Сверчок привел ее домой, а Жираф вечером сделал ей внушение, чтобы она больше не смела вытворять ничего подобного. У нее-то приключение закончилось благополучно, а вот Триф как-то на берегу пруда прикинулся Окунем, и с тех пор о нем больше никто ничего не слыхал.

– Триф? – переспросила Белка.

– Ну да, Триф, – отвечал Жираф.

Белка понурилась, распростилась с Жирафом, забралась в постель и в ту ночь спала крепким сном без сновидений.

БЕЛКА СИДЕЛА В ТРАВЕ НА БЕРЕГУ РЕКИ и предавалась унынию.

– И сама не знаю, с чего это я, – сказала она Муравью, – но вот что-то я такая бедная…

Она притронулась к щеке, проверяя, не катится ли по ней непрошеная слеза.

Муравей помалкивал и жевал травинку. В полуденном лесу воцарилось долгое молчание. Первой вновь заговорила Белка.

– А вот с чего, собственно, я такая бедная? – спросила она.

– Хм, – отозвался Муравей.

– Это не ответ, – возразила Белка.

– Неа, – согласился Муравей.

– Может, это просто частица меня, – сказала Белка, – ну, вроде как слабость к буковым орехам или вот мой хвост…

– Ну, – сказал Муравей.

Белка вздохнула. Снова воцарилось молчание. Поднялся ветер, и небо над лесом заволокло тучами.

– Пойдем-ка пройдемся, – сказал Муравей.

– Пойдем, – сказала Белка.

И тут, прямо у себя над головой, они заметили Шмеля, примостившегося на нижней ветке плакучей ивы. Услышав их разговор, Шмель пришел в совершенное расстройство и разрыдался.

Белка подняла голову и увидела мокрые глаза, усики и пушистую шубку.

– Ну а ты-то с чего такой бедный? – спросила она.

Шмель унял рыдания.

– И это ТЫ спрашиваешь? – всхлипнул он.

Белка кивнула и оставила расспросы.

Начал накрапывать дождь. Звери молчали.

Белка и Шмель были погружены в свои таинственные горестные мысли, а Муравья раздирали противоречия – пойти ему домой или нет. «Куда легче оставить развеселую компанию, нежели покинуть двух скорбящих приятелей, которые сами не знают, в чем причина их скорби и, более того, не узнают никогда», – думал он.