Однажды в России. Унесенные шквалом 90-х
Шрифт:
– Как это?
– А почём я знаю как? Через свой лорнет они видят нас иначе. Твой канадец, он умник стэнфордской выучки, а мы с тобой пребываем во тьме невежества.
Потом они долго бились над смыслом этого вброса – о близкой политической перестройке и её связи с экономическим обновлением. Понятия были новые, плохо укладывались в привычные представления. Договорились лишь о том, что для размышлений открылась новая загадочная тема, совсем-совсем не техническая, не научная. В этих размышлениях Вальдемар и оставил Орла, с края Москвы помчавшись в центр, на Волхонку, к музею Пушкина, где он условился
Сбивчиво, но с прежним воодушевлением обрушил на неё потрясающие, сногсшибательные новости о встрече с канадским корреспондентом и предстоящей политической перестройке. Иностранный журналист просто так трепаться не станет, знает, о чём говорит. Это и его, и Орла взбудоражило на дерзания.
– И что говорит Костя? – сразу спросила она.
Вальдемар познакомил Анюту с Орловым и его подругой Региной ещё год назад. Регина, как и Костя, закончила «Сталь и сплавы», но годом раньше, и в НИИ занималась авиационными металлами. Сюда же распределили Костю. В «Стали» они знались, а в исследовательской группе задружились. Пётр Орлович и Орёл Петрович, а соответственно, Анюта и Регина, скромненько, но со вкусом отмечали праздники и дни рождения, усаживались рядом на редких, но шумных, иногда с эксцессами, банкетах, отмечая чью-то кандидатскую. Тон в их дружной компашке, конечно, задавал неугомонный всезнай Вальдемар, которого переполняли жизненные радости. Костя со своей рассудительной нудятиной не капризничал, охотно отдал лидерство. То, что у Вальдемара вызывало бурный восторг, Костя воспринимал нехотя, под нажимом дружеских эмоций. Верх Орёл брал нечасто, в основном по части застольных тостов. Кашлянув в кулак – привычка, – говорил замысловато, но интересно, его не перебивали даже за разухабистым от возлияний банкетным столом. Однажды замдиректора по науке воскликнул:
– Этому орлу всегда есть что сказать!
В общем, Орёл мух не клевал, и Анюта неспроста спросила, что про сногсшибательные новости думает Костя.
Вальдемар только руками развёл, дружески пошутил:
– Ну ты же его знаешь, он должен основательно поразмыслить. Уела попа грамота.
Впрочем, результат Костиных мыслительных усилий Вальдемара не интересовал, как и загляд вперёд по части загадочной политической перестройки. Верно сказано: что в час написано, то в час и позабыто.
Тем не менее после визита «к бабушке», после суждений загадочного канадца, приправленных не жестами сомнений, как должно быть при оговорках «мне кажется», а, наоборот, утверждающей, напористой интонацией, Вальдемар нутром ощущал, что настают зыбкие времена. Порой в его мозгах всё плыло кругом; словно хулахуп вокруг талии, вертелась в голове мысль о том, что пора, пора переходить на галоп, чтобы не засидеться на старте.
А тут ещё эта тётенька в тёмно-фиолетовом балахоне до пят…
В одно из воскресений они отправились побродить по Старому Арбату, о котором по Москве уже ходили легенды: чего и кого там только нет! Карнавал с балаганом, свобода вкусов, нравов и одеяний, под гитару поют барды, грохочут джаз-банды, паясничают городские сумасшедшие. И сразу, уже у ресторана «Прага», наткнулись на средних лет женщину с причудливой высокой причёской и чёлкой почти до глаз. Над чёлкой в волосы вправлены две
Потом он жестоко корил себя за ту глупую затею. Нельзя дразнить счастье! Само собой, гадания по ладони – чепуха, бред собачий, белиберда. Но так рассуждает рассудочный мозг, а сердцу-то не прикажешь, что на него ляжет, то умом не сбросить. Гадание вышло смутным: «чёрная кошка» напророчила Анюте тюрьму для желаний и неразбериху с мечтой. А что всё это значит, гадалка объяснить не могла.
Ему не оставалось ничего иного, как тоже сунуть запястье в её чёрно-кружевные перчатки. Она долго разглядывала ладонь, водила указательным пальцем по линиям жизни, наконец, изрекла:
– Вам, молодой человек, предстоят сомнения в душе и постоянство в мыслях. А что это значит, мне неведомо.
Напутствие было так себе, но Вальдемар вздохнул с облегчением. Он опасался, что гадалка выдаст ему что-то удачливо-счастливое, и на фоне грустных пророчеств Анюте это было бы совсем никуда. А теперь они как бы сравнялись безрадостным дурацким заглядом в будущее; можно вместе посмеяться над этой мошенницей в балахоне с набором готовых туманных пророчеств и навсегда забыть о ней.
И верно, недели не прошло, как он напрочь, наглухо забыл о нелепом происшествии. Жизнь внезапно сорвалась с привычного ритма и помчалась даже не галопом, а бешеным аллюром. Рыжак позвал его на мальчишник к одному из приятелей, обитавшему в знаменитом Доме на набережной, и Вальдемар с головой нырнул в пряную атмосферу фрондёрского вольнодумства, бесстрашных политических анекдотов и бесконечного ржачного трёпа несогласно мыслящих риторов, софистов и прочих говорунов, страстно пекущихся о всеобщем благе и отважно воюющих с невежеством и заблуждениями тупых соотечественников.
Хозяин квартиры, худой высокий парень – звать Андреем – в толстых роговых очках, придававших ему учёный вид, с напускной мрачностью рассказывал, что на смотровой площадке их дома, как раз над бывшим большим балконом великой балерины Ольги Лепешинской, знакомый его знакомого поставил пчелиный улей.
– И что вы думаете? – руки Андрея сотрясли воздух в многократных конвульсиях. – Через две недели к нему заявились кагэбэшники. Пчёлы паслись в кремлёвских кущах, ближе-то зелени нет, и кого-то, видать, покусали. Да и вообще непорядок! Никогда пчёл там не было. Откуда они, зачем? – Весело воскликнул: – Но как они вычислили, где улей?
Большую комнату сотряс взрыв хохота, посыпались шутки. Андрей, прервав разнобой, громко оповестил:
– Они засекли полёт пчелы! Вот это техника!
Компания подобралась молодая, как вскоре понял Вальдемар, сплошь эмэнэсы, словно клуб младших научных сотрудников, настроение у всех приподнятое, народ шумливый, ретиво-речистый. Хором принялись подначивать Андрея – байка! Кто-то вспомнил классику – «Полёт шмеля». А когда отсмеялись, парень в красно-белой ковбойке – обликом похож на того канадца, но густобровый – сказал: