Однажды в России
Шрифт:
Он повернулся к Гене. Тот успел снять рубашку и сейчас заворачивал в нее кота. Рядом с раной на рубашке уже расплылась кровь. Кот, даже умирая, пытался сопротивляться. Его движения были слабыми, только когти грозно топорщились в воздухе.
– Видишь, - сказал Серега.
– Ты его спасать хочешь, а он тебя за это еще и подерет сейчас.
– Он меня не за это подерет, дурак. А сам знаешь за что. Пошли.
– Куда?
– Домой, куда еще? А еще лучше, давай в ветеринарку съездим. Скажем, что нашли.
– Так нам и поверят.
– А мне насрать, поверят нам или нет. Я пошел, а ты - как хочешь.
Генка встал, держа кота, как ребенка - двумя руками. Потом наступил на стрелу, сломав ее пополам. А потом пошел к остановке.
– Пойдем, Серый.
– Иди, иди.
– Попробуй только!
– А что будет?
– Увидишь.
– Ну, давай. Показывай.
– Увидишь...
– Показывай, показывай!
– Ладно, хватит, Серег. Пошли.
– Не пойду.
– Пошли, говорю.
– Не пойду я!
– Как хочешь. Пока.
– Давай... Айболит.
Генка ушел. Сергей поднял лук и подобрал уцелевшую стрелу. Огляделся по сторонам. Везде были коты. Они смотрели на него без выражения.
– Что, - сказал им Сергей.
– Испугались?
Он положил стрелу на тетиву и медленно повел луком. Коты не прятались. Они внимательно смотрели на Серегу. А на них: и на Серегу, и на Свалку, и на весь город, сверху смотрела огромная заводская Труба. Она была Королевой Энска, только не Снежной, а Кирпичной.
– Ладно, не бойтесь, - сказал Серега, как будто коты боялись.
– Не трону. Стрельну-ка я подальше. Может, в принцессу попаду...
Он поднял лук вверх, изо всех сил оттянул тетиву и отпустил ее. Навстречу стреле метнулся лес, увязая по колено в кустах...
* * * Лес, по колено в кустах, бежал навстречу поезду. Гена докурил сигарету, выбросил ее в простенок между вагонами и пошел обратно в купе. Катя сидела в той же позе, как кукла, которую переодели и положили на место. Теперь на ней был домашний халат и тапочки. Городская одежда, аккуратно развешенная, примостилась рядом с пальто на крючке. Она по прежнему читала книгу, и ничто в ее позе или взгляде не заставляло подумать, что она хоть на малую толику расслабилась. Гена сел на свое место (девушка поджала ноги, когда он проходил мимо) и налил себе водки.
– Ну что, Екатерина Сергеевна? Не дозрели до рюмочки?
– Нет.
– Что так?
– Не хочу.
– Ладно. Мне больше достанется. Хотя пить одному - это уже порок, вы не находите?
– Пить вообще вредно.
– Глубокомысленное замечание.
– Уж как умею.
– Катюша, не злитесь, пожалуйста. Вам не приходило в голову, что вы мне нужнее как собеседница, чем как собутыльница?
– И о чем вы хотите побеседовать?
– Мы с вами едем в один и тот же город. Неужели нам не найдется, о чем поговорить?
– О чем?
– Ну, например, об общих родственниках. Или друзьях. Я уже давно не был в Энске. Как там сейчас?
– Не знаю. Я и сама там уже не была целый год.
– А что делали в Москве?
– Ничего.
– Не ходили по театрам? Не посидели на Патриарших? Не постояли на Ленинских? В побегали по ГУМу, наконец?
– Посидела, постояла, побегала.
– Вот видите. А вы говорите.
– Мы уже выехали за окружную?
– Да.
– Это хорошо. Я не могу дышать в этом городе.
– Да, это большая проблема. И мы еще везем в своем купе московский воздух.
– Ничего. Скоро вы прогоните его своим перегаром.
– Кстати, о перегаре. Может, плеснуть вам хоть капельку в Пепси? Получится вкусно.
– Нет, спасибо.
– Екатерина Сергеевна!
– Нет.
– Ну, как скажете. Тогда с вас тост.
– Вот еще... Вы пьете, вам и тост говорить.
– Хорошо. За то, чтобы следующую рюмку мы выпили вдвоем.
Гена выпил водки и закусил курицей. Катя вернулась к своей книге. За окнами волоклась бесконечная дачная страна. Хозяйки жгли листья, и даже сквозь закрытое окно Гена почувствовал горький и печальный запах. Запах осени. Он ощутил в себе зевок ностальгии, очнувшейся после долгой московской спячки. И отвернулся от окна. Две бутылки на столике стояли так же отчужденно, как их хозяева. Они отвернулись этикетками друг от друга, и только жидкости плескались синхронно, покорные воле поезда и Дороги.
– Вот так и мы, - сказал Гена.
– Что?
– спросила Катя.
– Посмотрите на жидкость в этих двух бутылках. Она колеблется в унисон, хотя бутылки такие разные. Это потому, что мы в поезде. Наверное, так же точно человеческие души. Вы не задумывались, почему в поездах люди готовы рассказать друг другу самое сокровенное?
– Нет. Не задумывалась. И в поезде еду четвертый раз в жизни. И ничего сокровенного вы от меня не дождетесь, говорю сразу.
– Не спешите. Дорога впереди длинная.
– Да уж. Кажется, я об этом уже жалею.
– С вами трудно общаться, Катюша?
– А я и не навязывалась.
Она встала и, глядя под ноги, вышла из купе. На месте, где она сидела, открылся кусочек белой пластиковой стены. На которую косо легла солнечная полоса...
* * * Солнечная полоса косо лежала на белой, недавно отштукатуренной стене. Маляр остался бы очень недоволен, увидев, как на белоснежной штукатурке с глухим чавкающим звуком разлетелось красное пятно. Снаряды из рябины были тяжелее и летели дальше, но от них на мишени не оставалось таких роскошных "кровавых" пятен. Поэтому мальчишки делали вид, что души не чают в красной смородине, и родители снабжали их по первой категории. Однако, набив рот ягодами, вчерашние индейцы не спешили жевать или глотать их. Вместо этого к губам подносились длинные трубки, и выдох сквозь них уносил ягоду к заранее выбранной мишени. Генка перешел к новому виду оружия после несчастного случая с котом, а Сергей, хоть и не выбросил свой боевой лук, составил ему компанию. Теперь индейские мотивы сползли по карте на несколько параллелей ниже и превратились в амазонские войны. А смородина, надо сказать, была в сезоне и уродилась славно. Так что недостатка в боеприпасах у мальчишек не было.
– Ну, что, - нетерпеливо сказал Серега.
– Враги заждались! Пошли!
– Пошли, - сурово ответил Генка. Его трубка была длиннее и выглядела, как ствол старинного ружья. Генка очень гордился тем, что первым заметил такую роскошную трубку на свалке. Потом он долго отмывал ее от пыли и паутины, и, наконец, разрисовал сложным орнаментом. Рисунок был задуман как симметричный, но получился немного хромым. И все равно это было классное оружие.
– Где они, как думаешь?
– Во втором подъезде, наверное, - сказал Генка. "Они" - это были девчонки. Плеваться из трубок они не пожелали, но и безоружными не остались: каждая вооружилась брызгалкой из старой коробки из-под шампуня. Брызгалки были заправлены водой, а иногда в воду добавлялось мыло - в качестве "яда" для глаз. Во втором подъезде жила Анюта - известный командир для девчонок из трех соседних дворов. Рядом с ее квартирой на лестничной клетке у девчонок был штаб. В случае чего, они бегали к Ане за водой или просто прятались у нее при отступлении.
– Так пошли. Чего стоять-то?
– Вперед.
Мальчишки, крадучись, пробежали ко входу во второй подъезд. У входа каждый набил полный рот смородиной и приготовился к атаке. Остаток боеприпасов лежал у каждого к кармане в стеклянных банках из-под майонеза. У Серого за плечом болтался лук, которым он уже давно не пользовался, но по привычке таскал за плечами. Первый этаж, имеющий обыкновение оставаться в полумраке даже днем, они прошли без приключений. На площадке между первым и вторым Генка остановился и приложил к губам палец. Серега тоже встал, как вкопанный, и прислушался. Сквозь обычные звуки, шедшие из-за дверей (где-то работал телевизор, где-то журчала вода, где-то вполголоса ругались) мальчики расслышали наверху короткое хихиканье. Потом сверху сверкнула струя воды и Серый шарахнулся в сторону, схватившись за мокрый рукав. На сей раз девчонки добавили в воду красную акварель, поэтому пятно на рукаве выглядело как тяжелое боевое ранение. Не сговариваясь, мальчишки бросились на приступ. Им оставалось пролететь один лестничный пролет, когда одна из дверей на площадке неожиданно открылась, и в промежуток между дверью и стеной втиснулся человек. Генке удалось затормозить, но Серега подтолкнул его сзади, и оба туземца врезались в живот... директора собственной школы. Это был огромный человечище без шеи, но с таким множеством подбородков, что даже живот казался одним из них.