Однажды в СССР
Шрифт:
Да, он уже по уши в дерьме. Это факт, и не надо себя оправдывать. А главное – он не хочет себя оправдывать. Положа руку на сердце, ему нравилось его теперешнее положение – в нём появилась какая-то значительность, причастность к тайному и запретному. Он начал свысока поглядывать на окружающих. Обычные люди – они живут обычной жизнью. Он же рискует, почти как разведчик, и у него уже начал прорезаться аппетит к деньгам – тем ниточкам, дёргая за которые получаешь возможность манипулировать людьми, а значит, власть над ними. Не это ли ещё неотчётливое, но уже манящее чувство было истинной причиной его стремления к карьере, а вовсе не декларируемая тяга к социальной справедливости?
Когда он добрался до дома, дверь, к счастью, не была закрыта изнутри. Очередная девушка успела покинуть комнату до его прихода. Горел только ночник. Из магнитофона лилась
В ресторане было шумно. Играл ВИА, хмельные посетители громко и настойчиво, перекрикивая музыку, пытались донести до окружающих чрезвычайно умные мысли, которые обычно посещают людей после третьей рюмки. Важные официанты в единой униформе – чёрный низ, белый верх, чёрная бабочка – горделиво разносили подносы, на которых среди тарелок обязательно виднелись пузатые графинчики с беленькой или коньячком. Коньячок был дорог. Неподъёмно для простого советского человека, который почему-то гордо, но явно незаслуженно именовался хозяином своей страны. Беленькая, впрочем, тоже кусалась. Рупь семьдесят сто грамм. Однако! А коньяк – три пятнадцать! С ума можно сойти! А зарплата – сто двадцать. Хорошая – сто семьдесят. У профессора – триста и санаторий раз в году гарантирован. Ему и жене. Жить можно! Ещё имелись шахтёры, полярники и космонавты, но там особый случай: родное государство было очень рачительным, если платило, то и забирало – здоровьем, жизнями. И не терпело конкуренции. Поэтому всякие особо шустрые – вроде мясников, таксистов и автослесарей, которые умудрялись корректировать принцип социальной справедливости по своему усмотрению, а не так, как он виделся из-за кремлёвской стены, – вполне могли рассчитывать на суровое пролетарское возмездие. Ну а для конченых отщепенцев – фарцовщиков, валютчиков и проституток, если, конечно, они не находились в тесном сотрудничестве со всемогущим КГБ, – это самое возмездие было практически гарантировано. «Ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй!» Предчувствуя скорую расплату, весь этот сброд предпочитал заливать страх водкой и коньяком в ресторанах – рассадниках разврата. Так учила советская пропаганда. Честные же советские люди туда – ни ногой. Да и попробуй они, вопреки пропаганде, сунуться – не тут-то было. Во-первых, на какие шиши? Во-вторых, швейцар не пустит – куды это ты, мил человек, намылился? Мест нет! Видать, всё сбродом да отщепенцами занято. Сколько же их у нас?! А чтобы попасть-таки в число счастливчиков или сброда – уже не поймёшь, – швейцару надо дать. А чтобы он взял, он должен тебя знать. То есть ты должен быть своим, завсегдатаем. Заколдованный круг.
Ромка тоже по первости робел. Но быстро освоился. Поначалу с Олегом пару раз наведался – понравилось.
В голове приятно шумит. Вкусно – не то слово! Действительно чувствуешь себя человеком! Не каким-то абстрактным, а здесь и сейчас! И хочется, чтобы это повторилось. И нестрашно совсем, и швейцар, дядя Вася, уже по-свойски подмигивает, и официант, Коляныч, хоть в отцы годится, а по имени-отчеству величает. Прошлый раз трёшник на чай оставил – по пьяни-то раздухарился, так до дверей провожал. Приходите, говорит, Роман Александрович, ещё, для вас столик всегда найдётся! И уже без Олега встречают честь по чести, а дружки на это дело всегда найдутся.
В этот раз он сидел с приятелем-казахом, который здесь же прибился к ним с Олегом в прошлый раз. Не успели выпить по одной, как Коляныч, принеся холодную закуску, многозначительно молвил:
– Дамы желают познакомиться, – и подмигнул в сторону бара, где две девицы радостно им улыбались.
Помахали в ответ. После второй девушки перекочевали за их столик. Они, правда, оказались весьма зрелыми – точнее, их возраст определить было затруднительно из-за слоя штукатурки на лицах, но Нурик приветствовал гостий с большим энтузиазмом, и Ромке ничего не оставалось, как улыбаться тоже. Когда на столе появился второй графин, он уже не жалел, что их четверо, тем более что одна, посимпатичнее, гладила под столом его по
Приятель между тем рассказывал удивительные вещи. Оказывается, он давно занимается карате и достиг небывалых успехов:
– Я любого боксёра уделаю, раз – маваши в голову, и уноси готовенького! Наливай!
Ромка, чьи познания в карате ограничивались, как и у большинства советских людей, фильмом «Пираты ХХ века», слушал открыв рот. В фильме главный пират, Талгат Нигматуллин, очень харизматичный актёр с характерной восточной внешностью, действительно творил чудеса, круша ногами советских моряков. Поневоле поверишь, что и приятель может – раз говорит. Его сходство с Талгатом, правда, ограничивалось разрезом глаз. Во всём остальном полноватый округлый Нурик категорически отличался от мускулистого, подвижного, как ртуть, пирата. Но кто этих каратистов знает, главное же – приёмами владеть.
– Я в спецназе в Афгане служил. Нас по секретной методике готовили. Могу человека пальцем убить. Нажму в нужную точку – и готов! Наливай! – каратист взял весьма ретивый темп в деле уничтожения спиртного.
В голове у Ромки уже шумело не по-детски. Девушки периодически пропускали и потому держались хорошо.
– Слушай, а меня научишь? – неагрессивному по натуре Ромке почему-то страстно захотелось стать суперменом, видимо, сказывалось принятое на грудь.
Он вспомнил, как после пятого или шестого просмотра «Пиратов» они с мальчишками решили тренироваться, по памяти воспроизводя приёмы из фильма. Лучше всех получалось у гимнаста Серёги Малышева. Имея прекрасную растяжку, тот довольно похоже задирал ноги и совсем правильно кричал: «Кия!» Ромка же не преуспевал. До шпагата ему было далеко, и поднять прямую ногу выше груди не получалось, да и то лишь сгибая опорную. А тянуться оказалось долго и муторно, поэтому вскоре он забросил занятия. Все остальные, впрочем, тоже. И вот теперь такой шанс – поучиться у настоящего мастера!
– Конечно, научу. Только самым простым приёмам. Но тебе хватит, чтобы толпу раскидать. Секретным, сам понимаешь, не могу. Подписку давал. Наливай!
Девицы за их столиком откровенно скучали. Им неинтересно было слушать про мордобой, и, видимо, чтобы привлечь к себе внимание, одна из них нетрезво и жеманно произнесла:
– Мальчики, пойдёмте танцевать, а то с меня вон те мужики глаз не спускают, – и указала на соседний столик, где гуляли четверо взрослых здоровых мужиков, действительно по мере повышения градуса всё чаще поглядывавших на ближайших представительниц женского пола.
Вторая подруга оказалась благоразумнее или трезвее и потому опасливо предостерегла:
– Прекрати, Танька! Мальчики, это таксисты, лучше с ними не связываться. У них тут всё схвачено, за всё заплачено.
Сказано было правильно, но поздно. Ромка пьяно ухмыльнулся:
– Не боись! С нами Брюс Ли и Чак Норрис в одном лице! – и, повернувшись к соседнему столу, негромко свистнул, чтобы привлечь внимание, и после паузы: – Ну что уставились, мудаки?!
Мудаки от изумления перестали жевать, а один продолжал лить водку мимо рюмки. Но вот изумление прошло, и они дружно встали. Без малого полтонны на четверых. Проходя мимо их столика, один специально задел Ромкин стул ногой и негромко предложил:
– Пойдём выйдем, – после чего они прошествовали по направлению к туалету.
Ромка с готовностью вскочил, зачем-то потянул со стола вилку и сунул её в голенище высокого зимнего ботинка. Казах тоже как-то неуверенно поднялся, но всё время норовил опуститься обратно. И лишь полный восхищения взгляд товарища заставил его следовать за ним.
В туалете всё произошло очень быстро. Ромку пропустили вперёд, расступившись, и он хоть и несколько растерялся, но занял выгодную позицию со стенкой за спиной. Когда отчего-то замешкавшийся казах всё же вошёл, то не успела за ним закрыться дверь, как один из таксистов – толстый, похожий на тюленя мужик – широко, по-деревенски размахнувшись, незамысловато двинул ему в ухо. Краем глаза Ромка успел заметить, что бил тот внутренней стороной кулака, или, как принято выражаться в боксе, открытой перчаткой, что считалось верхом дилетантизма. Но на казаха удар произвёл сокрушительное воздействие – того как волной смыло. Его довольно крупное тело уверенно и компактно разместилось под умывальником и выходить оттуда категорически отказывалось. Во всяком случае, когда его попытались за ногу извлечь на свет божий, он намертво ухватился за сифон, который в итоге и вырвал.