Однажды…
Шрифт:
– Дороги в дачный поселок безобразные. Маршрутные автобусы в лагерь для беженцев на бывшем курортном комплексе “Кызылкум”, что находится неподалеку от твоей дачи, в это время года приезжают в лучшем случае 2-3 раза в день, и то по настроению водителей. Потому мы тебе перегоним шестерку-жигуль – старенький, но вполне пригодный для езды. Машина по доверенности оформлена на хозяина паспорта, который передала тебе Наиля. Постарайся выглядеть моложаво – тебе 18. Ты можешь выглядеть на года 2 старше, но не в возрасте его отца – побрейся. Придумывай легенду, в смысле, кем ты являешься хозяину
– Мехди, я разберусь. Когда поедем в больницу?..
Меня оформили в нейрохирургическое отделения больницы имени Семашко, с диагнозом… Не важно. Тот, который получил на лапу, мог бы записать меня хоть олигофреном. Ему объяснили, что я хочу получить инвалидность и отмазаться от армии. Для этого необходим стационар.
Наши врачи – особый случай. Могут лечить тебя не от чего так, что в конечном итоге ты действительно почувствуешь себя выздоровевшим больным. Если повезет, конечно.
Отдельная палата, где лежал отец, находилась в противоположном конце коридора. Оттопыренные уши основательно изменили лицо, и еще забинтовали голову, потому, не рискуя быть узнанным, я наблюдал, как моя старая тетя – мамина старшая сестра – усталыми шагами направляется к выходу.
В отцовскую палату я пробрался почти в полночь, убедившись, что дежурная медсестра уже сделала последний обход и теперь надолго не выйдет из медпункта, куда зашла, зажавшая под мышкой кулек с печеными, которыми, видимо, кто-то ее угостил…
Мама стояла перед окном, глядя в темную пустоту. На скрип двери даже не обернулась. Я в ступоре уставился на скелет старика, покрытый белым покрывалом и из узловатой руки которой торчал к подголовью шланг медицинской системы. Лишь черты лица напоминало о родном человека, своей личностью всегда являющимся для меня предметом гордости.
Когда все изменилось? За эти несколько дней или день за днем в течении этих двух длинных лет, которых отец провел без любимых сыновей, с помешанной подругой жизни. Я почувствовал ком в горле. Мерзкий, тяжелый, горький ком…
Я прослезился.
Бесшумно подошел, стал на колени, слегка поднял и поднес к губам бесчувственную руку отца. В мгновении ока вся предыдущая счастливая жизнь под опекой родителей кинолентой прошлась перед взором. Вот как меня в первый раз в садик отводят. Садик был в двух кварталов дальше. Я, кажется, говорил, до сих пор помню его специфический запах. Вот Сусанна, веселенькая девчонка в коротенькой юбчонке – моя первая напарница на танцах, пока я не возмутился и заявил, что буду танцевать только с Джулией. Сусанна была смуглянка, озорная и смешная, как маленькая обезьянка. Она не обиделась, наоборот, подружилась и с Джулей. Вот еще Вагуля, Светик, Дима, Сева Алиева – наша будущая поселковая команда. Мы, после, все пошли в школу № 143, почти перед нашим домом, только Вагуля в 99-ю, в так называемую – “азербайджанскую”, находящуюся перед Кировским 9 поселковым парком. За ним так и остался кликуха – Вагуля-азсектор.
9
В
Летом мы вместе отдыхали в поселковом санатории для железнодорожников. Гоняли футбол с соседними кварталами, ходили на “облаву” в фруктовые садики частников. Вспомнил, как в первый раз отца в школу вызвали – завуч застукал меня в туалете с папироской. Отец тогда мне ничего не сказал. Просто снял очки и впился взглядом. Я вспомнил, как накрылся потом под его пытливым взором. Наверно это меня и отрезвило. Этот косяк стал последний в той жизни.
Не хочу озвучивать все что вспомнил. Удивительно устроен человеческий мозг. В один миг вспоминается столько, чего не описать часами…
…Затуманенный взгляд постепенно сфокусировался на маме. Она смотрела на меня полными от ужаса и непонимания глазами.
– Мама!..
Я рванул и сжал ее в объятиях, покрыв поцелуями ее огрубевшие руки.
– Мама! Ты не узнала меня?
– …
– Мама, это же я!..
Больше не смог говорить, захлебнулся слезами. Она так постарела с последней нашей встречи! Лицо посерело и покрылось морщинами. Волосы сплошь поседели. После Искандера она не красилась.
– Как же… не узнала… – она вдруг отозвалась усталым голосом и дотронулась до моих волос. – Как я могу не узнать сына? Все меня считают сумасшедшей. Ты не верь…
– Не буду, мама!
– Где ты был, Рафаэль, – она ответила откуда-то из своего мира. – Алик тебя ждал. Он не произносил твое имя. Но я по глазам читала… Не дождался.
– Мама, он еще жив! Он очнется!
– Уже нет, сынок… Он мне вчера снился. Радостный был. Здоровый такой, как в молодости. Я его давно таким не видела. Все звал меня посмотреть его новый дом… А Искандера ты не видел? – мама вдруг пристально посмотрела. – Говорят, погиб… Я не верю. Он каждый день со мной разговаривает во сне. Живее всех…
Дверь в коридоре предательски заскрипела в абсолютной тишине. Я прислушался. Шаги приближались. Взгляд зацепил лекарственную банку в системе, содержимое которой заканчивалось.
Я быстро нырнул в ванную комнату.
Медсестра вошла и сразу направилась к койке. Я представил ее сонный взгляд. Послышалась некоторая возня с системой.
– Как он? – спросила маму равнодушным голосом. Не получив ответа, видно и не ждала, направилась к двери. Прозвучал ее чуть раздраженный голос.
– Спите уже. Все спят. Я пожалуюсь вашей сестре…
В эту ночь я до самого утра сидел у кровати отца. Держал его холодные руки в своих, пытался греть. Всматривался в закрытые веки, надеясь, что они откроются, почувствовав тепло сына.
Но чуда не произошло.
Больше мама со мной не разговаривала. Ушла в свой мир. Это я говорил и говорил, вспоминая родные эпизоды из нашей прежней счастливой жизни.
– Я тебя уже не оставлю, мама… – прошептал, когда пришло время уходить. Сердце сжалось от неуверенности в этом обещании.