Однокла$$ники играли в убийство
Шрифт:
– Ломался для виду, – отрезал Шевчук. – Жарко здесь, вода будто потная… пойду к себе.
Он спрятал квитанцию в карман и подумал, куда теперь ее девать и с какой физиономией демонстрировать жаждущей публике. «Никогда в жизни у меня не было более идиотского занятия», – подумал он.
Едва он зашел в свой номер, как послышался вороватый стук в дверь. Это был Юм. Носик его топорщился, будто он принюхивался к чему-то неприятному, глаза же блуждали по сторонам, как у человека, нуждающегося в немедленном сочувствии. После паузы он поднял глаза, и Игорь заметил, как странно они блеснули. Юм приложил палец к губам, подозрительно покосился назад, осторожно выглянул за дверь. «Все это уже было», – расценил поведение Юма Шевчук и приготовился наблюдать дальше.
– Знаете, Шевчук, у меня последнее время, кажется, развивается гомилофобия… Ах, вы не знаете, что это такое? Это страх перед толпой… Я не выношу скопище народа, меня начинают преследовать, понимаете ли, дурные мысли и предчувствия.
– Кто вас научил этому дурному слову? – грубо спросил Шевчук.
– Какому? – испуганно прошептал Юм.
– Ну, страх толпы…
– А-а, гомилофобия… Криг.
– Я так и знал… не слушайте его, а то еще вдобавок приобретете синдром иммунодефицита.
– Вы так думаете?
– Абсолютно уверен.
– Простите, я посмотрю, нет ли кого у вас под кроватью. – И Юм, кряхтя, стал на карачки, заглянул под шкаф, под кровать, потом, будто фокусник, вытащил из рукава скомканную газетную бумажку и незаметно подкинул ее.
– Юм, не валяйте дурака. Толпа ну никак не может разместиться под кроватью или в шкафу.
– Я знаю, – он встал и, задыхаясь, пробормотал: – Но ничего не могу поделать. Так мне спокойней. Вы знаете, я хотел вам сказать… Здесь собрались очень подозрительные люди, мне кажется, что половина здесь бандиты, а вторая половина отъявленные жулики. Они жмут руку, улыбаются, а сами думают, как бы тебя объегорить. Вот вы про доктора сказали, а я ведь ему верил. А он, значит, тоже… Только вот вы – единственный здесь нормальный человек. Я вам честно говорю: никому здесь не верьте. Это не игра, это кое-что похуже. Это всерьез…
– … и надолго, – закончил известную цитату классика Шевчук.
– Вы думаете, почему столь разные и серьезные люди собрались здесь и занимаются несерьезным делом? Чтобы развлечься? Нет! Они ищут выхода для своей сатанинской энергии. Ведь что их привлекло – убийство! – Юм округлил глаза, маленький ротик на мгновение замер и стал похожим на напрягшийся пупок. – Убийство… – повторил он еще раз устало и безнадежно. – Я здесь уже успел навидаться, и кое-чего понять. Это не люди, это призраки бывших, когда-то светлых душ, коими мы все появлялись на свет божий. Это скрытые маньяки, они захлебываются от страсти и нетерпения, они ищут, идут, изнемогают – им нужна жертва. Это для них сладко. Шевчук, вы ветеран войны, вы, наверное, понимаете меня, как может человека тянуть к убийству, к уничтожению себе подобного. К вам сие не отношу, вы попали в Чечню не по доброй воле. А ведь были там и люди, которые…
– Я поехал туда по собственному желанию, – перебил Шевчук.
– А-а… По собственному? – осекся Юм. – Все равно, я знаю, вы не такой. Вы удивляетесь, почему я боюсь толпы. Толпа – это худшее состояние человека. Я тоже служил в армии, и когда был солдатом, мне сейчас стыдно, я из строя выкрикивал девушкам, которые имели несчастье проходить мимо, такие глупости и гадости… Уф-ф, стыдно до сих пор… А все это из-за того, что в толпе можно всё. Вы знаете, почему Распорядитель строго запретил задавать вопрос, когда состоится убийство? Все буквально с первого же дня канючили бы без продыху: «Ну, когда, когда же наконец?!» – Юм закрыл глаза и сложил руки на груди.
– Я чувствую, случится что-то ужасное, – низким утробным голосом произнес он. При этом губы его совершенно не шевелились.
– Вы не помните случайно, как называется болезнь – боязнь замкнутого пространства? – вдруг поинтересовался Шевчук.
– Как же, как же, помню, – торопливо ответил Юм и наморщил лоб. Рыжие волосики съехали на самые глаза.
– Клаустрофобия, вот!
– Спасибо, – поблагодарил Шевчук. – А у меня, знаете ли, клаустрофилия.
– А-а, «филия», да-да, любовь к одиночеству, – рассеянно согласился Юм, ткнул пальцем в Шевчука и с расстановкой произнес: – Нельзя культивировать низменное!
Он молча поклонился и вышел.
Вечером, когда за холмом погасло светило, общество собралось для игры в покер. Каждый из гостей сегодня испытывал скуку – и каждый по-своему. Кто-то пресытился калорийным рационом, кто-то искренне жалел затраченных в баре денег, кому-то еще вообще ничего не хотелось…
Однако раздали карты, все как по команде приняли задумчивое выражение лица. Игра началась вяло, каждый из присутствующих за это время успел возненавидеть, по крайней мере, половину соседей по отелю. Обоюдное отвращение выражалось в характерной отверделости лиц и полном отсутствии разговоров. Раздавались лишь необходимые для процесса игры реплики. Исключение составлял Юм, лицо его находилось в постоянном движении, он ерзал, что-то тихо шептал, и тогда его маленький ротик-пуговка совершал посасывающие манипуляции. Вдруг он обнаружил, что в его кармане потекла шариковая ручка, он испуганно охнул, побежал в туалетную комнату мыть руки. Вернувшись, он какое-то время сидел молча, наконец ему надоело могильное затишье за столом, и он, кашлянув, произнес фразу:
– Анчоус был сегодня великолепен…
– Помилуйте, где вы нашли анчоуса? – холодно осведомилась Ирина. – Нам давали рыбу путассу. И вообще, выбор с каждым днем становится все беднее. Скоро, я чувствую, питание не будет отличаться от общепитовского…
Тут раздалось шипение, и часы с огромным, как луна, маятником сообщили: «Дон-н, дон-н, дон-н…»
– Восемь часов… Не пора ли нам на ужин? – предложил Юм. – Или еще немного поиграем? Не так ли?
Ему не ответили.
Шевчук в это время валялся на койке, стонал от тоски. Ему хотелось чем-нибудь отвлечься, пить он устал, в карты играть наотрез отказался, заявив, что наигрался в Чечне и что вообще слово «карты» в любом его смысле вызывает тошноту. На что ему Мигульский указал: «Пить меньше надо». А Шевчук в ответ попросил: «Только не надо об этом писать в газету». В конце концов его мысли и желания вернулись к тому, чего он сегодня пытался избежать. Игорь встал и отправился искать Юма. Он заглянул в залу, но в эту минуту его как раз не было. Тогда Шевчук вышел во двор. Дневной зной растекся, будто тихо ушел в долину, воздух застыл, в ожидании ночного ветра. Все это Игорь ощутил в первые же секунды, и теперь, после электрической прохлады кондиционера, наслаждался естественной свежестью природы. Лишь из-за плотно прикрытых штор сочился грязноватый, жирный свет. Какую-то минуту-другую Игорь колебался, остаться ли здесь, под горной луной, или вернуться в сонм тусклого ничегонеделанья. Он услышал какой-то посторонний шум, нарушивший одиночество, нахмурился и решительно вернулся в дом. По пути в залу он заглянул в гостиную и вздрогнул: в луже крови лежал Азиз. В полумраке бра отчетливо были видны рукоять ножа, торчащая из груди, залитая кровью рубаха и оскаленный рот.
Шевчук бросился в залу, резко рванул дверь:
– Там Азиз, весь в крови! Доктор, быстрее!
Все вскочили, послышались невнятные возгласы, кто-то громко охнул, Анюта выскочила первой, рванулась в гостиную, тут же раздался дикий животный крик.
Азиз поднял голову:
– Зачем кричишь? Тебе что, заплатили за это?
Все одновременно выдохнули и загалдели еще громче. В этом гаме с трудом можно было разобрать, что большинство изнемогали от интереса, зачем понадобилась эта выходка почтенному аксакалу Азизу Алиевичу.
Распорядитель, по обыкновению появившийся внезапно, вежливо, но настойчиво отстранил стоящих на его пути гостей.
– Кажется, мужчины решили извести своих подруг! – резко и даже зло произнес он. Глаза его сверкали. – В чем дело, господин Алиев? Вы же обещали предупредить свою… даму!
– Я предупредил! – обиженно воскликнул тот, по-прежнему лежа на полу.
Все с интересом посмотрели на Анюту. Она моргала и выглядела растерянной.
– Было очень похоже… и я испугалась.
– Все ясно, – резюмировал Распорядитель. – Юм, позаботьтесь о реквизите…