Однокурсники
Шрифт:
На университет обрушилась лавина слухов. После каждого выпуска новостей люди носились по зданию, оповещая всех, словно городские глашатаи. Уставшие студенты очень обрадовались, услышав о том, что сказал президент Эйзенхауэр: «Сердцем Америка вместе с народом Венгрии». Все шептали друг другу: «Весь мир следит за тем, что происходит!»
Но всеобщая эйфория наступила во вторник днем, когда премьер-министр Надь объявил о начале вывода советских войск. Дьёрдь в таком восторге бросился через весь зал обниматься с Аникой, что по пути сбил с ног человек шесть, не меньше.
Утром первого ноября Дьёрдя грубо растолкал Гёза, знакомый парень с юрфака.
— Какого черта…
И только потом он заметил что-то очень странное. Тощий Гёза сегодня выглядел как толстый клоун на арене цирка. Дьёрдь протер глаза, не понимая, в чем дело.
— Что это с тобой случилось, черт побери? — спросил он.
— Надо убираться отсюда, — сказал Гёза. — Я напялил на себя всю одежду — во всяком случае, все, что налезло, — и направляюсь в Вену.
— Ты рехнулся? Советские войска ушли. Разве ты не слышал, что сказали по радио «Свободная Европа»?
— Да, но я также слышал, что сказал мой кузен, который живет в деревне Гёр. Он позвонил мне часа два назад и сообщил: на западной границе скопилось несколько сотен русских танков. Они просто перегруппируются, чтобы вернуться обратно.
— Он в этом уверен?
— Тебе хочется подождать, чтобы убедиться? Дьёрдь помешкал, но только несколько секунд.
— Дай мне сбегать за Аникой, — попросил он.
— Ладно, но только быстро.
Ей не хотелось идти.
— Откуда такая уверенность, будто советские танки собираются вернуться?
— Ну сколько тебе нужно объяснять? — ответил Дьёрдь нетерпеливо. — Послушай, если Венгрия станет независимой, то поляки и чехи тоже захотят отделиться. И тогда — бац! — российская империя развалится, как карточный домик.
Ее лицо побледнело. Она была напугана тем, что ей предстоит принять такое важное решение.
— А как же мама? Она без меня не сможет.
— Ей придется, — ответил Дьёрдь невозмутимо. Он обнял ее обеими руками. Она тихо плакала.
— Дай мне хотя бы позвонить ей, — попросила она.
— Да. Но только быстро.
Они отправились в путь. Дьёрдь и Аника — в чем были, Гёза нес на себе весь свой гардероб. Когда они добрались до окраины Будапешта, Дьёрдь увидел телефонную будку и вспомнил о сестре.
— У кого-нибудь есть мелочь? — спросил он. Аника вложила монетку ему в руку.
— Дьюри, где ты? — с тревогой спросила сестра. — Отец беспокоится.
— Слушай, — ответил он, — я очень спешу…
В эту минуту Гёза сунул голову в будку и зашептал:
— Скажи ей, что «Голос Америки» передает зашифрованные послания от беженцев, между текстами в передачах.
Дьёрдь кивнул.
— Прошу тебя, Марика, не задавай мне никаких вопросов. Просто слушай регулярно «Голос Америки». Если там скажут, что… — Он снова замолк. — Что Карл Маркс умер, это значит, со мной все в порядке.
— Дьюри, я ничего не понимаю. Мне страшно.
— И мне тоже, — признался он. — Поэтому, ради бога, молись, чтобы он действительно умер.
И повесил трубку, не сказав больше ни слова.
— А как же твой отец? — спросила Аника. — Разве у него не будет неприятностей, когда выяснится, что ты сбежал из страны?
— Знаешь, он законченный конъюнктурщик с уникальным талантом самосохранения. У него все будет отлично, уверяю тебя.
А в глубине души подумал: «Все мое детство он воротил от меня нос, с какой стати я теперь должен о нем беспокоиться?»
Они шли молча и без остановок. На дороге им попадались только случайные старые грузовики — почти все они двигались в сторону западной границы. Изредка троих беглецов брали в кузов и подвозили несколько километров. Никто из водителей ни разу не спросил, куда они направляются и зачем.
Когда они добрались до окраины Гёра, почти совсем стемнело.
— А теперь что нам делать? — спросил Дьёрдь Гёзу. — Спать под открытым небом слишком холодно, а в карманах едва ли наберется пара форинтов на еду.
— У меня даже на тарелку супа денег не хватит, — подхватила Аника.
Гёза улыбался.
— Доверьтесь мне. У вас хватит сил, чтобы пройти еще часок?
— Но только если я буду точно знать, что мы будем ночевать где-нибудь в помещении, — сказал Дьёрдь.
Аника закивала в знак согласия.
— В Энеше, примерно в восьми километрах отсюда, живут родители Тибора Ковача. Он собирался идти с нами. Родители, наверное, ждут его.
Аника ахнула.
— Разве они не знают, что его застрелили прошлой ночью?
— Нет, — ответил Гёза, — и сейчас не стоит говорить им об этом.
И он повел их в сторону Энеше.
Еще часа полтора все трое устало тащились по заледеневшей проселочной дороге, освещенной лишь лунным светом. Они шли с самого раннего утра и выбились из сил так, что едва могли говорить.
— Завтра хороший день для того, чтобы попытаться перейти через границу, — сказал Гёза. — Это День поминовения усопших. Дороги будут забиты. Все местные жители отправятся на кладбища.