Однокурсники
Шрифт:
После затяжной битвы он взмок от пота и едва дышал под жарким солнцем и в разреженном воздухе Швейцарии.
Не имея сил даже на то, чтобы пойти переодеться, он просто рухнул на скамью, отдавшись во власть своей усталости. Фанни подошла к нему, неся два бумажных стаканчика с минеральной водой, и присела рядом.
— Слава богу, мы проиграли, — сказала она, вытирая ему лицо полотенцем. — Не представляю, как бы мы пережили еще один такой же длинный день. Но вот что я скажу тебе, Джейсон. По-моему, для первого раза мы сыграли с тобой не так уж и плохо. В следующем году мы смогли бы проиграть с гораздо меньшим счетом.
— Да, но в следующем году не получится. У меня другие обязательства.
— Обязательства? — переспросила она, не понимая. — Ты что, с кем-то помолвлен?
— Ну да, — ответил он, растягивая момент неопределенности. — Мою невесту зовут Военно-морская пехота Соединенных Штатов. Я обязан предоставить в ее распоряжение свое тело на два года, начиная с сентября.
— Какое расточительство для такого красивого тела!
Она улыбнулась.
— И когда ты возвращаешься в Штаты?
— У меня в запасе еще недельки три, — ответил он. И затем посмотрел ей прямо в глаза. — Я бы хотел провести их с тобой, и я имею в виду не теннис.
— Думаю, это можно устроить, — сказала она.
— У меня есть «фольксваген», — произнес он. — Куда бы тебе хотелось поехать?
— Я всегда хотела увидеть Венецию.
— Почему? — спросил Джейсон.
— Потому что там тоже есть каналы — как в Амстердаме.
— Лучшей причины и не придумать, — ответил он.
Сначала они не спеша проехались по горным дорогам Швейцарии. Затем спустились в Италию, где провели несколько дней на озере Комо. И все это время они постоянно разговаривали.
Вскоре у Джейсона появилось ощущение, будто он давно и близко знаком со всеми ее друзьями и мог бы даже перечислить их по именам. А Фанни открыла для себя, что ее новый друг гораздо более интересный человек, чем просто светловолосый красавчик-теннисист, которого она рассматривала с восхищением, когда впервые заметила его в многолюдном вестибюле гостиницы.
— А какой ты американец? — спросила она его, когда они расположились на берегу озера для пикника.
— Что ты имеешь в виду?
— Я хочу сказать, если ты не индеец, твои предки должны были откуда-то приехать в Америку. Гилберт — это английская фамилия?
— Нет, придуманная. Когда мои бабушка с дедушкой прибыли на остров Эллис [49] , они носили фамилию Грюнвальд.
— Они немцы?
— Нет, русские. Русские евреи на самом деле.
49
Остров Эллис — небольшой остров в заливе Аппер-Бей близ г. Нью-Йорка, к югу от южной оконечности Манхэттена. В 1892–1943 гг. главный центр по приему иммигрантов в США. В 1990 г. на острове открылся музей иммиграции «Остров Эллис».
— А, значит, ты еврей, — сказала она с несомненным интересом.
— Да, но лишь отчасти.
— Как можно быть лишь отчасти евреем? Это как если бы кто-то был отчасти беременным, разве не так?
— Видишь ли, Америка — свободная страна. И мой отец решил, что поскольку религия для него ничего не значит, то он может — как это ему представлялось — присоединиться к основному большинству.
— Но ведь это невозможно. Еврей не может быть никем, кроме еврея.
— Почему? Вот ты — протестантка, но разве ты не сможешь стать католичкой, если тебе этого захочется?
Она посмотрела на него с недоверием.
— Джейсон, ты вроде бы умный человек, а приводишь такие наивные доводы. Неужели ты думаешь, будто Гитлер пощадил бы тебя и твоих родных из-за того, что вы отказались от своей веры?
Он начал сердиться. На что она намекает?
— Почему все вспоминают Гитлера, когда стараются убедить меня в том, что я — еврей? — спросил он.
— Боже мой, Джейсон, — ответила она, — как ты не понимаешь, что Атлантический океан защитил тебя и твое детство? Я ведь росла при фашизме. И видела, как забирали наших соседей. А мои родители даже укрывали одну еврейскую девочку всю войну.
— Неужели?
Она кивнула.
— Еву Гудсмит. Мы с ней росли как сестры. Ее родители владели фабрикой по производству фарфоровых изделий и были — как они сами считали — столпами голландского общества. Но это не произвело никакого впечатления на солдат, которые их увели.
— А что с ними случилось? — тихо спросил Джейсон.
— То же, что и с миллионами евреев по всей Европе. После войны Ева искала родителей, все время искала. Она ходила по всем бюро и агентствам, какие только были на тот момент, но — никаких следов. Нашли только ее дальнего родственника, который оказался в Палестине. Окончив школу, она уехала туда жить. Мы до сих пор поддерживаем связь. По сути, я езжу к ней почти каждое лето, посещаю ее кибуц в Галилее.
После этого разговора и еще нескольких других на ту же тему, которые они вели все то время, пока были вместе, в голове у Джейсона выкристаллизовалось твердое желание изучить историческое наследие своего народа. По иронии судьбы, этим решением он был обязан не кому-то из евреев, а голландской девушке, христианке, которую любил с каждым днем все больше и больше.
Вначале он хотел отвезти ее на машине до самого Амстердама и оттуда уже лететь в Америку. Но они оба так влюбились в Венецию, что тянули с отъездом до последнего, пока Джейсону не пришла пора явиться на службу.
Их прощание в аэропорту расстроило его. Они много раз целовались и обнимались, и Джейсон пылко клялся, что будет писать ей хотя бы раз в неделю.
— Пожалуйста, Джейсон, тебе совсем не обязательно говорить такие слова. Все было очень мило, и я всегда буду вспоминать о тебе с любовью. Но было бы глупо думать, что целых два года мы будем сидеть и ждать друг друга, как привязанные.